Михаил Садовяну - Новелла современной Румынии

— Добрый вечер, Петре! — тихо сказал Ион.

— Ион! Это ты!

— Я, Петре! Я пришел домой, — ответил он, вставая.

Петре весело бросился к нему и стиснул его руку.

— А я все думал, что пора тебе возвратиться: ведь прошло столько времени…

Он крикнул косцам, которые остановились поодаль и молча ждали.

— Идите сюда, это Ион Кирилэ… Вернулся домой… Я им сказал, что это ты, а они говорят: нет, это какой-нибудь товарищ из города… Значит, ты вернулся, Ион…

Подошли и остальные. Ион Кирилэ пожимал им руки, чувствуя, что у него кружится голова. Люди улыбались ему, спрашивали о здоровье; он видел вблизи потные лица, серые от пыли, и не могло быть речи о том, что все это ему лишь грезится: они действительно улыбались, и радость их была непритворной. Все происходило так, как он мечтал, люди помнили его и не остерегались пожать ему руку. Лишь Ковачи, — Пети и Яни, — родственники убитого им Альберта, вели себя по-другому. Они подали ему руку, пожелали по-румынски доброго вечера, осведомились, как он поживает, но на их лицах не было улыбки, а Пети Ковач даже отвел Глаза в сторону. Ион Кирилэ догадался, что они вспомнили об Альберте и не могут радоваться этой встрече.

Потом все направились к селу, и каждый хотел что-нибудь сказать Иону и спросить его, слышал ли он, как идут у них дела. А он шел среди них и радостно слушал. Только Пети Ковач ни о чем не спрашивал и хмуро шагал в стороне. За время отсутствия Иона он так располнел, что казался ниже ростом, чем тогда, когда был холостым. Усы он брил, и его округлые розовые щеки напоминали гладкие нежные щеки девушки; поэтому, видя, как он потупился, можно было подумать, что он вовсе не сердится, а просто чем-то расстроен. Но Ион Кирилэ не мог обмануться. Теперь ему дороже всего было людское доброжелательство, и он старался не замечать молчания Пети, хотя это не вполне ему удавалось. Ион разговорился, лицо его просветлело и оживилось, однако он никак не мог позабыть о Пети Коваче и то и дело поглядывал на его хмурую физиономию, словно Пети мог лишить его столь долгожданного сочувствия, а быть может, и прощения. Поэтому он все твердил про себя: «Может, с ним случилась какая-нибудь неприятность. Может, у него на уме совсем другое».

А друзья тем временем ему рассказывали множество новостей, и он, усмехаясь, отвечал, и никто не мог бы заподозрить, что за его оживлением скрывается сверлящая мысль и что вскоре это веселье лопнет как мыльный пузырь.

— Ты знал, что у нас колсельхоз? — спросил его Петре Манца.

— Знал. А как идут дела?

— Хорошо, как же иначе.

Он узнал, что его двоюродный брат, Константин Кирилэ, — председатель колсельхоза и окончил специальные курсы; что у них есть животноводческая ферма и они продают бычков даже в Молдову; что овощи с подсобного хозяйства поставляют в столовые в Регин; что к ним привозят кинофильмы; что его лучший друг Джену Пэдурян уехал на сельскохозяйственные курсы и примерно через месяц вернется домой настоящим агрономом. Ион Кирилэ слушал, думая, что свет сильно изменился, если ему, Иону, непонятны все эти события, — на его памяти не происходило ничего похожего. Он все заставлял себя не тревожиться: люди не забыли его, приняли в свою среду и, быть может, больше не вспоминают о том, что случилось, а если кто и вспоминает (возможно, оба Ковача), то молчат и стараются не показывать этого.

Уже смеркалось, когда они вошли в село.

Они проходили по главной улице, где, как обычно, перед ужином царила суета: скрипели колодцы, хлопали распахиваемые в спешке настежь двери, из очагов летних кухонь валил удушливый дым горящих стеблей кукурузы и далеко разносился аромат кипящей мамалыги и теплого молока. Порой было слышно, как шипит растапливаемый в чугунках жир и как женщины визгливо ругают нетерпеливых ребят. Усталые мужчины сидели на завалинке и не спеша затягивались цигарками. Оглушительно крякали утки; собаки вертелись у всех под ногами, лезли в кухню, и если их ударяли палкой, то тявкали и, не отбегая далеко, жадно смотрели, как готовят еду.

Ион Кирилэ не мог досыта насмотреться и наслушаться, не мог надышаться этим воздухом, пахнущим дымом и едой. Его спутники, особенно Петре Манца, здоровались с теми, кто сидел у себя во дворе, и звали их подойти к воротам, посмотреть на Иона Кирилэ, который вернулся домой. Люди подходили к забору, подавали Иону руку, приветствовали его, спрашивали, как он поживает, а он, радуясь вопросам, отвечал: «Хорошо», — и в свою очередь справлялся, как они живы-здоровы. Из дверей кухни на минуту выходили и женщины, удивленно глядели и, боясь, что подгорит мясо или убежит молоко, торопливо возвращались к печи. Подбегали посмотреть и дети.