Михаил Садовяну - Новелла современной Румынии

— Вот тебе! Вот!

Девушка вскоре потеряла сознание и свалилась На пол. Когда Ковач увидел у ног дочери лужу крови, он пошел в трактир и напился пьяным, решив отыскать и убить Иона Кирилэ, так же как убил его отца.

Марику спешно увезли в Регин, в больницу, и там сделали ей операцию. Ребенок погиб, а она семь суток находилась между жизнью и смертью. Когда она через месяц вернулась в село, то узнала, что в ту же ночь Ион через окно влез к ним в дом и заколол прямо в сердце крепко спавшего после выпивки Альберта, а затем по шел и отдался в руки жандармам, заявив, что убил Ковача за то, что тот жестоко избил дочь, и неизвестно, выживет ли она. Его приговорили к десяти годам каторги.

Девушка плакала и долгое время ходила как помешанная. Никто не знал, что терзало ее, — смерть отца или судьба любимого.

В конце мая 1955 года, в полдень, на станции Делурень с пассажирского поезда сошел невысокого роста человек, в серой, довольно заношенной спецовке и маленькой круглой шляпе. Это был Ион Кирилэ, который отбыл десять лет каторги и теперь возвращался домой. Присмотревшись повнимательнее, его можно было узнать, хотя он изменился: виски поседели, лицо осунулось, а самое главное — его движения стали какими-то сдержанными, осторожными. Ничего не осталось от прежнего молодца — ни горделивой осанки, ни пружинистой, легкой походки. Он надвинул шляпу на брови и, слегка сутулясь, все смотрел себе под ноги, как человек, поглощенный своими самыми сокровенными переживаниями. Может быть, из-за этого он выглядел лет на десять старше своего возраста.

Ион прошел через Делурень, не встретив никого из знакомых. Это его обрадовало, потому что он боялся расспросов. Он понимал, что это неизбежно, что, в конце концов, придется вытерпеть и эту муку, но ему хотелось получить передышку, свыкнуться со свободой, хотелось прежде всего услышать ласковые голоса матери, родственников, близких друзей, посидеть вечерком на завалинке, дымя толстой самокруткой из терпкого самосада. Он жаждал мира и покоя, которого нет нигде, кроме деревни, жаждал вдохнуть аромат сена и спелой пшеницы, услышать мычанье коров, которые вечером с полным выменем возвращаются с пастбища и останавливаются перед воротами. И прежде всего — он жаждал увидеть Марику, взглянуть в ее ясные глаза, послушать ее певучий голос, услышать, что она простила, что ждала его.

Он вышел из Делурень по тропинке, которая, как и прежде, вилась среди полей.

День был ясный, солнце жгло, от самого легкого дуновения ветерка по наливающимся хлебам бежали волны. Где-то в высоте запел жаворонок. Ион остановился и слушал. Жаворонок умолк, и вскоре Ион увидел, как птица камнем падает чуть не до самой земли и вновь взмывает в полете, словно поднимаясь с песней по невидимым ступеням. Он следил за жаворонком, пока тот не исчез, потом протяжно вздохнул и двинулся медленными шагами, — так идет не тот, кто устал, а тот, кого пугает встреча, которой он ждал слишком долго.

Ион переправился через Муреш на пароме вместе с незнакомыми крестьянами и опять обрадовался, что не надо ни с кем разговаривать. Дойдя до околицы Кэрпиниша, он остановился у подножья высокого холма, почти до самой вершины густо поросшего ореховыми кустами, среди которых кое-где поднимались раскидистые кроны буков. Это место было памятно Иону, но он с трудом узнал его. Лесок был все тот же, с зарослями орешника, с бесчисленными тропинками, по которым он в детстве поднимался на гору, собирая грибы или землянику, но околица села изменилась. Далеко, — и в ту сторону, где развесистые ивы и тонкие высокие тополя обозначали излучины Муреша, и туда, где ближайшие голубоватые дома выглядывали из темной зелени садов, тянулась широкая чистая нива пшеницы. Он вспомнил, что его двоюродный брат Константин Кирилэ и друг Джену Пэдурян давно писали ему, что у них основан колсельхоз, в который записалась и его мать.

— Стало быть, вот он какой — колсельхоз! — вздохнул Ион, глядя на пшеницу.

Он сорвал один стебелек, смял в кулаке цветущий колос и понюхал его. Пахло травой; колос был зеленый, нежный; ости еще не кололись.

Ион сел под ореховым кустом и долго сидел там, глубоко задумавшись. Десять лет он с нетерпением ждал часа, когда вернется домой, а теперь, когда на горизонте виднелись крыши, — он остановился и сел в тени. Он не сознавал, что именно удерживает его на месте, но никак не решался пройти тысячу шагов, которые отделяли его от крайних домов села.