Михаил Садовяну - Новелла современной Румынии

— Горе бедному человеку!..

После этого он принялся снимать снопы с телеги и разгрузил ее до половины. Лошадь дернулась, потом бегом поднялась в гору, сопровождаемая моими радостными криками. Немного спустя, взвалив на телегу и остальные снопы, отец подошел ко мне, окинул меня долгим взглядом и протянул было руку, чтобы погладить меня по голове, но я отскочил в сторону.

— Как? — удивился он. — Значит, и ты?..

Это было все, что он сказал. До самого дома он все время разговаривал с лошадью, как будто жаловался ей на глубоко затаенную боль. У реки отец позволил ей вдоволь напиться, почесал между ушами и под мордой, ласково говоря:

— Кто виноват?.. Видно, уж так положено: нам — впрягать вас в тележку, а вам — возить нас. Что? До отвала напился, бедолага?

Лошадь тихонько ржала и покачивала головой, словно благодарила за обильную и вкусную воду.

Дома, после разгрузки снопов, отец и мать о чем-то говорили между собой шепотом. Мать показывала отцу какую-то бумагу и спрашивала, как быть. Я слышал, как они шептались до поздней ночи, часто упоминая Флоряну, нашу дойную корову, и еще чаще Императора. Сон одолел меня, и я так и заснул, ничего не поняв. Утром, когда я снова шагал рядом с отцом в ту сторону, где восходило солнце, он взял меня за руку, грустно улыбаясь посмотрел на меня и сказал:

— Ты еще слишком мал, Зеновие, чтобы понять все!.. Восходящее солнце для тебя — огненная птица; разве не так, озорник? Оно и для меня было огненной птицей в твои годы. Но что значит для меня теперь восход солнца, Зеновие? Одни заботы. А когда у тебя глаза мутные, — свет меркнет…

Немного погодя он заговорил снова, указывая кнутом на Императора, бежавшего спокойной рысью:

— Речь идет о нем. Я должен сейчас сказать тебе это, потому что знаю, как он тебе дорог; знаю со вчерашнего дня, когда ты возненавидел меня за то, что я побил его. У меня есть долги, Зеновие, и я должен так или иначе выкручиваться. Что я буду делать, если придет судебный исполнитель?

Я тотчас же понял, какая нам грозит опасность, потому что слыхал барабанный бой во дворе у соседей. Это били в барабан сборщики налогов, продававшие их вещи с торгов. Я остолбенел при мысли о том, что у меня могут забрать Императора.

— А что, если мы его спрячем? Спрячем, и…

Отец печально улыбнулся и погладил меня по голове.

— Нет, нет… Это не поможет. Ежели мы не отдадим его — у нас заберут Флоряну. А тогда где взять молоко? Я послал телеграмму Алеку, прошу прислать малость денег из тех, что он заработал, либо привезти их. Это — единственная наша надежда.

Не знаю как, но в это мгновенье у меня как будто с глаз спала пелена. Я первый раз почувствовал, что солнце палит, словно излучая ненависть, что трели птиц — печальны; голос коростеля казался мне гадким, назойливым, а гудение пчел и особенно шмелей — эти голоса тишины — казались мне теперь гнусавыми. Мне захотелось выпрыгнуть из повозки и запустить камень в перепелку. Жаворонок взвился к небу, и, право же, я свернул бы ему шею, если бы поймал его. Я думаю, именно в эти минуты и окончилось мое детство. Вместо пламенеющих струй наш конь пил зацветшую воду, в которой отражалось немилосердное солнце. Я понял, что на свете действительно есть гадкие люди, если они способны отнять у нас Императора или Флоряну. Я просидел весь день около отца, печальный и молчаливый. Вечером мне стало ясно, что приближается развязка. Деньги, которые отец запрашивал телеграммой, не пришли, и Алеку не думал их привозить. В этот вечер мне уже не казалось, что солнце огненный орел, оно было для меня как часы, возвещавшие беду. Всю ночь отец метался взад и вперед по комнате. И напрасно говорила мать, прислушиваясь к его вздохам:

— Да ну же, ну, Тома… Успокойся!..

Я совсем уже проснулся, когда солнце только еще начинало румянить стекла окон. И, по мере того как день вступал в свои права, отец становился все беспокойнее. Вот солнце стало уже переваливать за холмы. О, как я его ненавидел! Хотелось схватить топор и швырнуть в него!

— Готово!.. Все кончено! — проговорил вдруг отец. Я оглянулся. В воротах показалась жандармская фуражка. Сзади шел старый торговец с трубкой во рту, а за ним Гераси, сборщик налогов.

— Корову или лошадь? — крикнул жандарм еще с порога.

— Почему?.. — вырвалось у меня.

— Ну, Тома… Некогда тут с тобой толковать… Кого отдашь, корову или лошадь?

— Дайте мне еще срок, люди добрые, — может, деньги придут от сына…

— Кончено! Все!.. Говори: корову или лошадь?..