Михаил Садовяну - Новелла современной Румынии

Когда же торговец пошел в сарай, где стоял Император, и начал оценивать его взглядом, отец не выдержал.

— Не трогай его! — закричал он. — Если только тронешь…

— Замолчи! — злобно оборвал его жандарм.

А торговец сказал:

— Только шкура на постолы годится.

Тут я сразу понял, что произойдет. Между тем торговец подошел ко мне с видом доброго дедушки, намереваясь приласкать меня. От него шел запах свежей содранной кожи. В испуге я убежал в дом и все, что потом произошло, видел только в окно. Прежде чем выйти за ограду, Император повернул голову. Отец потрепал его по гриве, после чего вернулся домой. Здесь он уселся на лавку и, непрерывно вздыхая, стал разглядывать свои большие ладони.

Так прошел самый черный день моего детства. Я представлял себе бедного Императора, как он плетется с другими лошадьми к рынку, и спрашивал себя, догадается ли кто-нибудь напоить его?

Лежа поздней ночью в темной комнате, я вдруг спросил:

— Где-то он сейчас?..

— Горе мне, горе! — отозвалась мать. Она сердито вскочила, зажгла лампу и набросилась на меня:

— И какого черта ты столько думаешь об этой животине, хулиган ты эдакий!.. Очень хорошо, что его забрали. Одна тягость была для нашего дома!.. Хорошо, что увели, хорошо!..

Говоря это, она стояла ко мне спиной, но я видел, как вздрагивали ее плечи. Она притворялась, что до смерти ненавидит Императора, стояла передо мной, высокая и прямая, и ее длинные светлые волосы спадали до самого пола. Она повторяла, что видеть его не может, но по щекам ее струились слезы.

— Пусть и на глаза не показывается, злодей!.. Ведь настоящий был злодей? А? Помнишь, Тома, как он перевернул тележку в Сэрэтурэ, и все мы чуть шею себе не сломали! Хорошо, что от такого избавились! Одного овса сколько жрал! Просто хлеб изо рта вырывал! А уж как кукурузу лопал, животина эдакая!! Помнишь? Вышла я как-то с черпаком зерна, а он, подлец эдакий, сразу туда и запустил морду! Ты молчишь. Тома? Разве ты не помнишь?..

— Не мучай меня, Розалия, я все помню! Помню и то, что, когда он сунул морду в зерно, ты приласкала его.

— Вовсе нет! — возмутилась мама. — Я выдернула тогда жердину из плетня и начала его обхаживать! Чтобы другой раз знал, как морду совать куда не следует.

Эх! Бедный Император! Это из-за него на другой день отец порезал руку на сенокосе, а мать плеснула себе на ноги кипящим борщом и обварилась! Как видно, мысли их были далеко! Особенно после того, как черт дернул меня спросить их, как это из лошади выкраивают постолы… Они оба взялись за прутья и приказали мне молчать. Но как видно, мой вопрос не давал им покоя. Наступила ночь, и я услыхал шепот:

— Мне думается… Я так слышал… их привязывают в ряд…

— Что такое ты там говоришь, Тома?..

— Ну… и… после этого их дубинами…

Последовало продолжительное молчание, потом отец снова заговорил шепотом:

— А бывает, кое-кому удается спастись. Чувствуют, что конец близок, и начинают метаться в веревках. Говорили мне, что какой-то конь рвался с такой силой, что разорвал веревку, сломал перегородку и убежал. Бежал он, бежал. И днем и ночью бежал. Утром хозяева нашли его околевшим у ворот.

— Уж, верно, силен был тот конь, ежели мог такое сделать! А уж о нашем-то что и говорить. Ветер подует — упадет!

— Так-то, Розалия. Я говорю, потому как нет сил молчать. Думается, я просто помер бы с досады, если бы теперь пришел почтальон и принес деньги от Алеку. Теперь… когда уже слишком поздно. Наверняка уж слишком поздно!!

Я не мог больше притворяться спящим и спросил:

— А вдруг мы сейчас услышим у ворот ржание нашего Императора?

Ответа не последовало. И только позднее до меня донесся шепот:

— Ой горе наше, горе!..

Бывали светлые ночи, сияющие как жемчужины, и тогда мы спали на завалинке. Легкий ветерок приносил благоухание фруктовых садов. Я засыпал, устремив глаза на звезды, и всю ночь до самого утра мне слышалось сквозь сон ржание нашего коня. Мне снилось, что он ломает перегородки, заборы, разрывает веревки, как стрела проносится мимо палачей и исчезает в полях кукурузы и подсолнечника, где никто его не увидит. Вот он галопом мчится по широкому шоссе. Мне так отчетливо слышался конский топот, что я просыпался, вскакивал и бежал к воротам.

Недалеко от села в одном месте дорога круто сворачивает. Я пристально вглядываюсь в ту сторону, надеясь увидеть, как из-за поворота появится Император. Шея у него выгнута, хвост раздувается… Рассветало, начинался новый день. В небе поднималось солнце, похожее на бешеную собаку. Проходили дни и ночи, а конь не возвращался. Когда стояла особенно сильная жара, мне казалось, что он подыхает от жажды после своего дикого бега, и я надумал поставить ему в ясли кадочку с водой. Туда же натаскал столько мягкого сена, что его хватило бы и на семь лошадей, но дни и ночи все шли да шли, а он не возвращался. Я заболел, свалился в постель; метался в жару и изнывал от горя и тоски. Отец и мать кормили меня сметаной и молоком с жирной пенкой, доставали мне даже белый пшеничный хлеб, всячески уговаривая съесть все это. Но я не чувствовал ничего, кроме страшной жажды, и мне все снилось, что я пью огненные струи реки, как недавно пил Император.