Михаил Садовяну - Новелла современной Румынии

Эти слова страсть как обидели Яне, но он смолчал, только хватил как следует цуйки, чтобы факелы ярче горели. Как на грех, Яне хлебнул уж больно много, а факельщики только делали вид, будто выпивают. Яне опорожнил столько чарок, что в брюхе у него пылали тысячи факелов!..

Тем временем в доме невесты все было готово, ждали только жениха, чтобы он повел невесту в церковь! Поп Гедеон даже новую камилавку надел, — ведь не всякий день венчал он надсмотрщика факельщиков!.. Церковь ломилась от зевак, дочь Маргиоалы ждала жениха, а сам Яне задремал в карете, что взял напрокат. Факельщики пришпорили коней, и те понесли их из Бухареста, по дороге к Джиурджиу. Они оставили Яне спать на заброшенном постоялом дворе и, чтобы он не скучал, воткнули рядом с ним в землю факелы…

— Пирушка кончилась!.. — испуганно воскликнул старый факельщик и стал поспешно зажигать грэтар. — Эй, братец, будь добр, наклони факел!

Рассказчик наклонил пламя смоляного факела к грэтару старика, и так, от грэтара к грэтару, от факела к факелу, мгновенно зажглись все огни. Вскинутые на спину грэтары вспыхнули мощным пламенем, громко шипя на холодном ночном ветру. Факельщики, всадники, и босые рабы, что сгибались под пылающей ношей, — выстроились вдоль господских карет и колясок. Поддерживаемые слугами под мышки, по лестнице спускались пьяные бояре, покачивая головами в высоких шапках. В колясках их ждали мягкие подушки.

— Палить из пистолетов! Пусть люди знают, что у меня пир! — приказал хозяин, остановившись на верху лестницы и уперев руки в бока.

Гудели бревна мостовой под колесами карет и колясок; ночь стояла такая темная, что даже на расстоянии шага нельзя было ничего разглядеть. Факельщики, скакавшие верхом, наклонили факелы над дорогой, чтобы ее осветить. Свет быстро скользил по воротам, по дверям, изредка поблескивая в не закрытых ставнями окнах. Пешие факельщики, согнувшиеся под тяжестью грэтаров, бежали, опасаясь, как бы их не раздавили лошади. Бежавшие позади еле поспевали, — очень уж спешили бояре добраться до постели!

Старый грэтараджиу бежал изо всех сил. Пламя факелов металось, то и дело касаясь его седой головы. Сердце, казалось, вот-вот выскочит из груди, голова раскалывалась. Он все больше отставал от других и теперь боялся упасть и угодить под лошадь или карету.

— Да ну же, отец!.. Ну! — подбадривал его один из молодых.

— Оставь, — пробормотал старик. — Только прошу тебя, скажи родным, чтобы не зажигали свечи на моей могиле, пускай мне на глаза положат камень. Я хочу спать…

Он поплелся на пустырь, положил грэтар рядом и растянулся на земле. Пламя касалось его головы, — он отодвинулся и лег ничком.

Кто-то подошел и, взяв его грэтар, далеко отшвырнул горящие факелы. Так умер старый раб, по прозванию грэтараджиу, который по ночам в те далекие времена освещал Бухарест.

Когда на другой день пришли стражники, то, взглянув на обожженные и красные от прутьев грэтара плечи и на опаленные волосы покойника, сразу догадались, что это был факельщик.

Перевод с румынского Е. Покрамович.

Как-то раз, очень давно, я ехал с отцом в Хуцань. Я сидел рядом с ним в телеге на скамеечке, когда вдруг над лесами долины Вороны засияло восходящее солнце. Над рекой, протекавшей по родной долине, поднималась пелена тумана, а в ольховой роще пели птицы. И как пели!.. Кто не слыхал пения овсянки и коростеля в лучах утреннего солнца, тот не знает, что такое гимн. Ритмично кричит перепелка, а трудолюбивый хозяин полей, жаворонок, быстро поднимается все выше по серебристой лесенке трелей, чтобы раньше других увидать восходящее солнце с высоты своих воздушных палат. Как только туман рассеялся, взгляд стал различать среди величавого пейзажа село Фынтынеле, раскинувшееся у подножья высокого холма Сарафынешть.

В это утро, когда я ехал с отцом в Хуцань, наша лошадь неожиданно остановилась на берегу у брода. Перед ней струились пламенеющие воды реки.

Немного спустя, услышав ворчливое понуканье отца, в приливе бодрости она снова двинулась вперед; ее поникшие усталые уши поднялись, прогнувшаяся от тяжелых кладей спина выпрямилась и шея, украшенная редкой гривой, гордо изогнулась. Преобразившаяся лошадь начала переходить реку вброд. А когда снова остановилась и погрузила морду в воду, я не мог удержаться и прошептал:

— Словно огонь пьет… наш Император…

Услыхав торжественную кличку животного, отец искоса, через плечо, посмотрел на меня. Лошадь жадно глотала пламенеющие струи. Я никогда не забуду, какие мысли пришли мне тогда в голову. Мне думалось, что если я закрою глаза и потом снова открою их, то увижу перед собой не изможденную клячу с облезлой шерстью, а настоящего… императора — повелителя природы. Несомненно одно, — именно с этой минуты измученный конь стал мне бесконечно дорог! Тут я и решил защищать коня своей грудью от кнута и диких ударов кулаком в глаза и морду. Я понял, насколько он беспомощен перед людьми, и все это потому, что не обладает даром речи!..