Михаил Садовяну - Новелла современной Румынии

— Они тебе очень идут, больше, чем твоей матери! — говорит он.

Петре и Дину некоторое время по очереди получали от Адины то длинные, подробные и прочувствованные письма, то короткие и сердитые, и оба не отвечали ни слова, но они не на шутку испугались, когда в один прекрасный день получили по письму одинакового содержания, в котором она предупреждала, что, если ни один из них не потрудится приехать в город поговорить с ней, она сама пожалует в деревню — навести порядок в семейных расчетах. Она сообщала также, что приедет не одна, а вместе с опытным человеком (очевидно, с зятем или адвокатом), и он сумеет как мужчина выяснить с ними все вопросы, касающиеся положения Джеорджикэ и продажи его земли.

Да, теперь дело серьезное! Петре и Дину вовсе не улыбалось, чтобы Адина совала нос в местные дела, разузнала в деревне, какие за последние три года были урожаи на сливу (братья писали, что она не уродилась) или как обстоит дело с лугом, дохода с которого, как они же ей написали, еле-еле хватило на уплату налогов. А если она приедет со своим чванливым зятьком, то будет совсем плохо: ведь его отец, полковник, когда-то владел небольшим поместьем, и, конечно, сын хоть немного разбирается в сельском хозяйстве. А вдруг, что еще хуже, она привезет адвоката… Да… заварилась каша!

Братья решили посоветоваться. Дину, бывший учитель, пришел к Петре, и оба уединились в спальне, увешанной от пола до потолка домоткаными коврами. Там же находились две кровати с подушками, тонкими и толстыми, занавесы и, наконец, большие литографии и фотографии в позолоченных рамах. Петре и Фира никогда не спали здесь, а в соседней комнате, на старых, унаследованных от стариков железных кроватях кофейного цвета; на спинках кроватей были нарисованы турчанки, а накрыты были постели одеялами, сшитыми из разноцветных лоскутков. Когда приходили гости, в парадной спальне в зимнее время протапливали печь, а летом ставили на стол горшок с георгинами, и хозяева усаживались по обе стороны стола; он с газетой, она с вышивкой в руках, словно всегда там сидели. А если они ожидали какое-нибудь знатное лицо, приезжего из города, то открывали и двери гостиной, где окна были всегда заколочены, а шторы опущены. Осторожно, чтобы не протереть материал, усаживались они на краешке обитых бархатом, узких, неудобных кресел с высокими ножками. Но это случалось редко. Гостиный гарнитур давно куплен Петре у бывших господ в угоду Фире, знавшей, что у Ленуцы есть такой же. Он и теперь еще совсем новый, так как хранился в их доме, как под стеклом. Петре купил обстановку, чтобы заткнуть рот Фире, которая застала его с акушеркой и отравляла ему все дни, а главное, ночи.

Теперь Петре и Дину дрожали в давно не топленной комнате, промерзшие стены которой никак не отогревались. Петре и Дину встречались редко, с тех пор как лет десять назад Фира крупно поссорились с Ленуцей. Они разговаривали между собой лишь когда виделись на людях — в деревне, на улице или у кого-нибудь в гостях, но навещали друг друга лишь в случае крайней необходимости, когда нужно было что-нибудь поделить. Даже нынешние трудные для богачей времена не сблизили их. «На родного брата и то нельзя надеяться, — будь она трижды проклята, такая жизнь, — говорил Дину, — потому что эти бабы грызутся как сучки! А он тоже хорош, дурак, пляшет под ее дудку!»

Никто толком не знает, что именно породило вражду между Фирой и Ленуцей. Быть может, причиной была шляпка, купленная Ленуцей и вызвавшая зависть Фиры, обычно ходившей в платочке, или крестины, на которых крестной матерью была Фира, а Ленуцу не пригласили, или виной был жандармский фельдфебель, служивший в их селе, стройный и бровастый, ухаживавший за обеими сразу и потом переведенный в другое место. Какова бы ни была причина, золовки не здоровались и обливали друг друга грязью где только могли.

Но мужья, когда встречались на улице, в потайной корчме Стэникэ или в церкви, вели себя как братья, правда, не слишком выражая родственные чувства, чтобы люди не говорили, что они редко встречаются, так как жены им этого не разрешают.

— Принесешь горячей цуйки, когда придет Дину, слышишь, жена? Не криви рожу, не к тебе приходит. Пусть не говорит, что я его не угостил как положено. У меня к нему дело, так что ты не вмешивайся: я не хочу, чтобы он ушел сердитый.

Фира подала кувшин с-горячей цуйкой, мягкий творог, свежий хлеб и соления, чтобы Дину не говорил Ленуце, будто Петре и его жена не умеют себя вести и скаредничают. Плотно сжав губы, чтобы не уронить своего достоинства, Фира вошла в комнату на цыпочках, в новых красных шлепанцах, недавно связанных, и в воскресной меховой безрукавке, наброшенной на плечи. Понимая, что идет речь о денежном интересе, она процедила сквозь зубы: «Добро пожаловать, братец Дину», — и вышла по-прежнему на цыпочках, чтобы не попортить расстеленные ковры. Выйдя, она тут же прильнула ухом к двери, стараясь расслышать, о чем толкуют мужчины и что они затевают.