Михаил Садовяну - Новелла современной Румынии

— Что вы, что вы, это самый правильный путь! Вы вносите в юридическую консультацию установленную сумму, и защита, конечно, будет на высоте. Не волнуйтесь, вы можете быть уверены, что наши адвокаты (тут Санду патетически возвысил голос) умеют выбрать правильную позицию и выявить все смягчающие вину обстоятельства, разумеется, если таковые имеются.

— Бедный папа! — вздохнула Ирина.

— Но мне сказали, — возразила Адина, — что куда целесообразнее своевременно выбрать адвоката, заплатить ему сверх положенного, тогда он подготовится как следует… Так больше шансов на спасенье. Джеорджикэ дали на первом процессе десять лет только потому, что вы действовали, как вам вздумалось, бросили все на произвол судьбы.

— Вы, очевидно, хотите идти по неправильному пути, я не согласен с вами, но не могу вам этого запретить!

Ирина рассеянно смотрела на них, прижавшись подбородком к головке успокоившейся в ее объятиях Нины.

— Я полагаю, вы не имеете права запретить мне принять меры для спасения мужа, как этого требует моя совесть, — сухо заявила Адина. Произнеся эти слова, она почувствовала, что у нее исключительно благородное сердце и железный характер. Она осознала, что только она из всех членов семьи прилагает усилия для освобождения Джеорджикэ, а все остальные лишены чувства долга и проявляют черную неблагодарность. Она, Адина, настоящая супруга античных времен, героиня трагедии!

— Простите, я думал, вы хотите со мной посоветоваться. Но вы, как всегда, не считаетесь с моим мнением. Будем считать, что я ничего не сказал!

Санду встал и подошел к печке, давая понять, что считает разговор законченным и гостья может уйти. Адина, однако, пришла вовсе не за его советами. Санду это прекрасно знал, но делал вид, что ни о чем не подозревает, надеясь таким образом отбить у нее охоту затронуть основной вопрос. Его холодные черные глаза смотрели на стрелки больших стенных часов. Приближался час прихода доктора Берческу, а настоящий разговор еще не начинался.

— Мне нужны венецианские люстры, — проговорила Адина своим монотонным, невыразительным голосом. — Я должна их продать, других денег у меня нет, а для процесса необходимы деньги.

У Ирины холодок пробежал по спине. Эти люстры купил отец, значит, она должна их унаследовать. Почему же именно люстры?

— А вам уже нечего продавать? — холодно и насмешливо осведомился Санду. — У вас еще пропасть вещей, припрятанных дома или у друзей.

— Нет у меня больше ничего! — простонала Адина.

— Так-таки ничего?

— С какой стати я буду перед вами отчитываться? Какое у вас на это право? Я не обязана вам докладывать, что у меня есть и чего нет!

«А почему я не должна ничего унаследовать, быть богатой, жить в холе и роскоши, как жила ты? — хотелось крикнуть Ирине. — Я молода, а ты уже старуха, теперь мне жить, а тебе пора умирать, ты достаточно пожила и хорошо пожила, а я хочу жить сегодня, хочу иметь все!..»

Но она не посмела вымолвить ни слова, лишь прошептала, задыхаясь, испытывая детский ужас перед матерью:

— Мама, ты забываешь, что у меня дети, что у тебя внучка. Ты не думаешь о ее приданом!

— А обо мне, одинокой женщине, беззащитной, как ребенок, кто-нибудь думает? Я продала все, что принадлежало лично мне…

— Все? — нахмурился Санду. — Что же вы делаете с такими огромными деньгами? На что же вы их тратите? Неужели вы не подумали о том, что можете прожить еще лет двадцать, даже двадцать пять? Того, что у вас есть, должно хватить вам до самой смерти!

— У меня остались только вещи, которые хранятся у вас!

— Серьезно? — усмехнулся Санду. — Больше у вас ничего не осталось?

— Ведь это вещи, купленные отцом, — тихо, но твердо сказала Ирина. — Я обязана их сохранить, пока он не выйдет на свободу. На какие средства он будет тогда жить?

— А я? Я? — выйдя из себя, закричала Адина. — Мне откуда взять? Где я достану денег? Разве я не обязана все сделать для Джеорджикэ?

— Все сделать означает, что вы тоже должны принести хоть какую-нибудь жертву, — перебил ее Санду. — Глупо платить за защиту больше, чем положено по закону. Жизнь теперь тяжелая. Не бросайте деньги на ветер; вы и так слишком много тратите на себя. Вы должны сократить свои расходы и уплатить адвокату не больше официального гонорара.

Адина почувствовала, как у нее кровь закипает в жилах. С каким удовольствием отвесила бы она несколько увесистых оплеух этой дуре Ирине, которая сидит как телка и ждет приказаний от мужа, — таких затрещин она и в детстве ей не отпускала! А с какой радостью отхлестала бы она этого смуглого детину с упрямыми глазами и кривой ядовитой усмешкой! Она этого не делает лишь потому, что боится окончательно потерять вещи, опрометчиво отданные им на хранение в тот проклятый час, когда она перебиралась в маленький флигель. Тогда ее напугала мысль, что после осуждения Джеорджикэ его имущество могут конфисковать. Если бы не страх перед возможной конфискацией, то, как ни тесен флигелек, она втиснула бы все вещи в свою комнату, а сама спала бы на сундуках, как-нибудь устроилась бы в вестибюле. Разве это не логично и не справедливо тратить на Джеорджикэ деньги, вырученные от продажи его вещей? Почему она должна разорить себя, когда у нее нет других средств к существованию? А если Джеорджикэ застрянет там, в тюрьме, — ведь ему еще пять лет сидеть, или, скажем, умрет там, — кто же будет содержать ее до конца жизни?