Михаил Садовяну - Новелла современной Румынии

— А кто, как не он, возил ее по заграницам и наряжал как королеву? Неужели не осталось у нее драгоценностей, и золота, и всякого добра? Джеорджикэ все это ей покупал или мне? Пусть-ка теперь она раскошелится и заплатит!

— Хотя бы благодарна была такому мужу! Она и знать не хочет, что у меня и у тебя дети, хозяйство содержать надо, тысяча хлопот с этими новыми порядками, с налогами, со всеми новшествами. Ей-то хороши, она одна-одинешенька, от дочери избавилась, выдала ее замуж, а теперь какие у нее могут быть заботы, кроме забот о муже?

— Нет, она думает по-другому! Хочет содрать с нас шкуру! Не желает свое добро затронуть, как не дотрагивалась до него и при Джеорджикэ. Можно подумать, что она будет вечно жить. А сколько ей может быть лет? Шестьдесят?

Петре рассмеялся и вновь наполнил стаканы.

— Брось, Дину, ей нет еще и пятидесяти, она еще долго жить будет.

— А ты боишься, что ей не хватит добра до самой смерти?

— Я-то не боюсь, но пусть бы она оставила нас в покое. Конечно, он мне брат, ничего не говорю, но ведь не я вышел за него замуж.

— Не бери греха на душу, Петрикэ! Я-то люблю Джеорджикэ.

Петре жалобно скривил лицо и привстал на стуле.

— А я его разве не люблю? Люблю его как свою душу, слышишь, как душу!

— Твоя правда, ты его тоже любишь! — поспешил согласиться Дину, прижимая руку к сердцу. — А какой он был семьянин! Как любил своих близких! Нынешние власти его упрятали в тюрьму за то, что он будто бы украл. Только, уж если говорить начистоту, у кого он украл? У государства? Да ведь государство не обеднеет. Своим родным он отдавал обеими руками! Золотое у него сердце! А кто не крадет у государства, ежели может?

Ни один из братьев пока не затрагивал срочного вопроса, поставленного в последнем письме Адины. Каждый надеялся, что начнет второй, и тогда можно будет выяснить его намерения и мысли. Время шло, и в комнате становилось все холоднее. Фира уж давно не заходила подбросить хоть полено в печку, и Петре ее не звал, думая, что Дину вот-вот уйдет и не стоит дрова попусту жечь. Если, скажем, Адина не предложила Дину то же самое, лучше ему ничего не говорить, оставить все как есть и дождаться, пока Адина откажется от своего намерения. Но если уж Дину тоже получил такое же письмо, то не имело смысла умалчивать о требовании золовки. А вдруг Адина и в самом деле приедет с адвокатом или со своим зятем? Это будет для братьев совсем плохо. Выяснится, что последние три года они ее обманывали, уверяя, что сливы в саду не уродились, а денег, вырученных за сено, еле-еле хватило на уплату налогов за оба участка. А что скажет о них все село? Ведь они здесь первые люди, не чета всяким босякам. Очень может быть, адвокат даже подаст на них в суд, да это и не будет удивительно. Адина жадна на деньги.

Дину первый нашел подобающие слова. Его осенила прекрасная мысль, за которую он готов был себя расцеловать: до того она показалась ему разумной. Он прервал угнетающее молчание, во время которого каждый притворялся подавленным воспоминаниями, растроганным и взволнованным тяжелой судьбой Джеорджикэ, но в действительности лихорадочно искал выхода из создавшегося положения.

— Она мне написала, чтобы я продал фруктовый сад Джеорджикэ. Наверно, и тебе тоже наказала, чтобы ты продал луг.

— Как, как? — переспросил Петре, стараясь выиграть время и лучше выяснить, как относится Дину к этому предложению.

— Значит, ежели Джеорджикэ выйдет из тюрьмы, он должен остаться без ничего? Разве его кто будет ждать с пирогами? На что он будет жить тогда?

— Твоя правда! Кто его будет содержать? Она, что ли? И не подумает, поверь мне. Затянет старую песенку: это твое, а это мое! И тогда увидишь, что Джеорджикэ пожалует сюда и сядет нам на шею — тебе или мне, а у нас и без того хватает хлопот и трудностей. Я-то у него гостил лишь изредка и то по нескольку дней, когда приезжал в город, а ведь он будет у меня годами жить!

Дину подолгу проживал у Джеорджикэ, когда учился в городе, но его тоже отнюдь не устраивала такая перспектива.

— Ты, Петрикэ, позабыл еще об одном! Каждый человек рано или поздно умирает. Не дай бог, Джеорджикэ умрет там, где он теперь находится, — простудится или болезнь какую схватит. Ведь ему перевалило за шестьдесят. А кому в таком разе останутся сад и луг? Адине, что ли? А справедливо ли это, когда у нее и так дом с садом в городе, золото, ее собственное состояние и все, что накопил Джеорджикэ? Вот мы, его единокровные братья, еле концы сводим, перебиваемся на хлебе и на воде, а должны будем смотреть сложа руки, как она и ее дочка унаследуют и землю, и все, что они утащили у Джеорджикэ.