Михаил Садовяну - Новелла современной Румынии

…В чугунной печке догорал последний ком пэкурца. Наш учитель Тудоран сидел за кафедрой в пальто и рассказывал:

— Когда Хория, Клошка и Кришан [13] Руководители крестьянского восстания в Трансильвании в 1784 году. созвали своих братьев, поднялись все Западные горы. Пришли моцы [14] Население ряда горных районов Румынии, вымиравшее от голода и нищеты. с острыми топорами и тяжелыми палицами. Они трубили в рога до тех пор, пока не собралось народу видимо-невидимо. Была у моцев своя песня: «Хоть мы золото находим… По дворам с сумой мы ходим…»

В классе — дымно и холодно. Школе давно уже не отпускали дров. Если бы сжечь парту, стало бы теплее. Но тогда четырем из нас пришлось бы сидеть на полу. Ведь школа наша была маленькая: две комнаты. В одной, где стояли шесть парт, занимались мы; в другой жил господин учитель Тудоран. Двадцать четыре ученика. Только и всего.

Ком пэкурца превратился в белую струйку дыма, половина которого вылетела в трубу, а половина — в класс. Мы старались не касаться ногами холодного пола, приподнимали их и терли одну о другую. Сидели, не снимая шапок, засунув руки за пазуху. Но все равно было холодно.

Господин учитель поднялся, плотнее запахнул пальто и взял пустую корзину, стоявшую у печки.

— Подождите меня, дети!.. Я сейчас вернусь.

— Куда вы идете? — спросил я.

— За пэкурцом… Сегодня надо закончить урок.

— Разрешите мне пойти… — И я протянул руку за корзиной.

Учитель молча взглянул на меня. У него были большие желтовато-карие, будто слегка закопченные дымом глаза. Когда он смотрел на тебя, казалось, что он видит душу и все, что может таиться в ней. Он дал мне корзину. В дверях я обернулся и попросил его:

— Не рассказывайте, пожалуйста, дальше…

— Хорошо, хорошо… Я расскажу о чем-нибудь другом.

Я выбежал из школы. Замерзшие улицы были пустынны. Казалось, дома погребены в снегу. С тех пор как во всех дворах были срублены акации и спилено последнее ореховое дерево, росшее посреди пустыря, предместье стало мне напоминать госпожу Леонору, которую муж остриг наголо, уезжая на военную службу.

Из труб больших нефтеперегонных заводов, находившихся по ту сторону железной дороги, валил густой дым. Вьюга с какой-то бешеной яростью носила его над домами.

Впереди по заснеженной тропинке шагала повивальная бабка Аника, с трудом вытаскивая ноги из снега. Голову она обмотала длинным шарфом, а поверх напялила шляпу.

— Господи, что творится! Прямо конец света! — испуганно бормотала она.

Бабка плелась к речке, волоча за собой таз с дырявым дном. Я обогнал ее, перебежал на другую сторону железной дороги, которая служила границей предместью, и, запыхавшись, остановился на берегу Дымбицы. Всякий раз как я приближался к этой грязной речке, меня охватывало странное чувство. Мне чудилось, что Дымбица чем-то напоминает мертвую воду, которая, по преданию, текла по сказочной Долине Плача: такая же жирная и зеленоватая, теплая и зловонная.

Летом ни ее сожженных берегах не росла трава, а зимой даже в большие морозы не сохранялся снег. Я знал, что у Дымбицы нет истоков, как у других рек, так как однажды отважился пройти вдоль ее берега до того места, где она уходит за забор нефтеперегонного завода. Тогда я направился вдоль стены, стараясь отыскать место, откуда начинается река, но так и не нашел ее истока. Дымбица собирала влагу из канав, окружавших завод, из котлов, в которых клокотала нефть, из-под печей, где кипел мазут… Она текла медленно и непрестанно бурлила, словно на дне ее все время гасили известь. Мне казалось, что удушливые пары, змеившиеся над поверхностью воды, полны каких-то ужасных тайн. Особенно пугала Дымбица нас, ребятишек, когда на дне ее лопались трубы и на поверхность всплывала нефть. Нередко она воспламенялась от искр, которые вылетали из топок проезжавших мимо паровозов, и тогда языки пламени с треском взлетали над водой. Речка наводила ужас летом и осенью, когда на ее берегах собирались старики, больные ревматизмом и верившие в чудотворные свойства мазута. Охая и кряхтя, они сидели долгими часами, погрузив ноги в теплую и липкую воду…

Я отыскал удобное место, отошел на несколько шагов, разбежался и перепрыгнул на другой берег. Затем поставил корзину на землю и принялся вырезать карманным ножом куски земли из берега. Этой землей, пропитанной мазутом, уже несколько дней согревалось все предместье. Берега Дымбицы были все изрыты, люди копали пэкурец как попало. Канавы для собирания мазута, так умело выкопанные пэкурарами, скрылись под водой. Когда я ковырнул невысокую маслянистую насыпь, мазут поплыл по течению, уносимый водой.