Василе Войкулеску - Повести и рассказы писателей Румынии

Скороамбэ, подвязав седую бороду и волосы, облачившись в благопристойную валашскую одежду, снарядил телегу, запряженную двумя молодыми бычками, погрузил на нее бочку цуйки и полный бочонок уксуса и пригнал все это к конюшне Яни. День и ночь сидел он там в своей крытой телеге, набитой сеном, и, как паук, плел паутину вокруг тех, кто входил и выходил из конюшни.

— Жду, что мне попадется монах или медник… Вот и жалко терять здесь время, — заключил Скороамбэ и поспешно скрылся, пообещав давать о себе вести.

Оставшись один, священник стал думать думу. И решил: нечего ждать от других известий.

Давно миновала Малая Пречистая. Священник — теперь прямой как свеча, в одежде липованина, метелка бороды подстрижена и подкрашена в золотисто-желтый цвет, за спиной сеть — смешался с толпою бродяг и рыбаков Галаца. Ночи проводил он в землянке, скрытой в полях созревшей кукурузы, волны которой с трех сторон наступали, готовые поглотить город.

Там, растянувшись на земле и заложив руки за голову, глядел он на небо — как кружатся в хороводе звезды; задремывал поздно, завидуя сну казака, забившемуся барсуком в землянку.

Утром и вечером наведывался он к телеге валаха, где не спеша выкушивал стопочку водки или наполнял штоф сливовым уксусом для мамалыги с вареной рыбой.

От эдаких мучений и от ожидания его одолела болотная лихорадка и трясло его каждые два дня с такою силой, что зубы у него стучали, как костяное било. Он дрожал мелким бесом, но уповал на то, что страдает недаром.

Скороамбэ напал на след Амоашея. Парнишка из конюшни выведал, что там втайне готовятся принять дорогую лошадь. Петля затягивалась. Однажды ночью, когда подвыпивший казак в сотый раз поведал, как он вырастил Мурада — холил его и лелеял пуще, чем самого царевича, — глядь: перед ним, откуда ни возьмись, Скороамбэ. Он узнал, что старший конюший получил от Яни приказ подвести на заре к его крыльцу коляску в сопровождении двух вооруженных конюхов верхами. Это поведал сам конюший батракам за стаканчиком цуйки; ему, сказал он, грек открыл, что должен встретиться с одним купцом для покупки лошади… Но застенчивый купец не хотел сводить свой товар в город. Он просил разрешения встретиться за городской чертою на скошенном кукурузном поле, у бывшего турецкого редута. Уговорились быть там на восходе солнца. И чтобы конюший вместе с двумя верховыми попридержал купца, если тот переменит свои планы.

Из рассказа конюшего, как это передал парнишка, Скороамбэ стало совершенно ясно: конокрад уговорил грека принять коня втайне. У него не хватило смелости привести скакуна в город даже ночью. Может быть, чувствовал слежку.

С другой стороны, Яни не пошел бы на сделку, кабы речь не шла о коне, по которому он сохнет, то есть о белом Алкионе.

— А деньги? — вымолвил священник.

— Про это парнишка ничего не слышал. Думаю, грек привезет их.

— Но если по дороге его ограбят? — И батюшка, прикрыв один глаз, заговорщически пожевал бородку.

— Тогда жеребца упустим, — возразил Скороамбэ. — А так захватим и коня, и грека, и хозяйскую награду за голову Амоашея.

Святой отец вздохнул с облегчением.

— Молодец, Скороамбэ… Ты меня осмотрительней. Я-то в одних лошадях смыслю, в людях же ошибаюсь, — закончил он, лукаво вздыхая.

Но втайне подумывал: хорошо бы избавиться и от русского, и от боярина и, вырвав скакуна из когтей конокрада, оставить его одному себе на радость.

После торопливого отъезда Скороамбэ священник всю ночь провел как на угольях, терзаясь тревожными мыслями. Мучительно пытался он себе представить, как встретятся грек с конокрадом, и не мог. Кто кого надует?

Он так и видел Яни в пролетке с зажатым в ногах мешком денег. А Амоашей? Верхом на жеребце или ведя его под уздцы? И как передаст его? То есть как произойдет обмен? Грек протянет конокраду деньги. Но как тот вручит греку лошадь? Ведь разбойник может, сидя верхом, схватить деньги и дать деру. Три скачка — и он уже далеко, а Яни остался с носом… До Яни ему какое дело — только о себе его забота. Значит, непременно нужно, чтобы конокрад вначале спешился… И священник ужаснулся глупости грека.

Но он все возвращался к тому же. Может быть, грек, как человек осмотрительный, потребует, чтобы до начала торга коня передали его людям, и только потом отсчитает деньги. Здесь поповские мысли окончательно смешались, и он совсем запутался. Но быть может, слуга удержит коня, невзирая на его норов?

Батюшка поочередно влезал в шкуру каждого — то конокрада, то грека, силясь предугадать их мысли и защитить интересы. В своем воображении он поучал их, какие меры должен принять каждый, дабы не быть обманутым и, наоборот, провести другого. Потом, оставив их в покое, вернулся к себе и к русскому. Предположим, что Яни купит скакуна. Как заполучить его у грека прямо там, на месте? Казак поручился, что ему не понадобятся ни люди, ни оружие, ни даже петля. Только бы это оказался его Мурад — казак у дьявола его вырвет, не то что у человека. А он как идиот… Послушался этого дурня. Даже не задержал Скороамбэ… И все — тут он себе признался — одна только жадность. Теперь он видел, какие совершил ошибки: грек уведет у него добычу из-под носа. И еще до наступления темноты погрузит ее на корабль и увезет в Стамбул. Что еще может прийти в голову Маргиломану?