Олег Попцов - И власти плен...

— Самая страшная жестокость та, совершая которую, мы не подозреваем о ней. Зло, убранное в одежды добра.

Генерал трудно вздохнул и так же трудно повернулся в кресле.

— Вы о чем-то жалеете? Ваша дочь счастлива? Почему вы не спросите, как живу я, чего достиг? Я доктор наук. Лауреат Государственной премии. У меня все хорошо.

Сергей Петрович был доволен неожиданной ложью.

— Есть квартира, дача, машина. Я часто бываю за границей. С женой. И один. Где-то была моя визитная карточка — я могу вам ее оставить. Если что-то надо, какие-то лекарства. Вам ведь нужны лекарства? Я попрошу жену. Она все устроит.

— Лекарства? — Заварухин сделал над собой усилие, складки вокруг рта стали заметнее. — Не-ет. Есть один пострадавший, достаточно. Проглотишь пилюлю, а вы потом потребуете ее назад. — Губы растянулись. Заварухин засмеялся. Отрывисто, кашлеподобно.

Сергей Петрович посмотрел в окно, затем на портрет Ирмы. «Ветеринар вряд ли пощадил нас. А с виду такой добрый, жалостливый. Сколько ей здесь?» Спрашивать было неудобно. Да и зачем спрашивать. Портрет помогал ему сосредоточиться, сохранить нацеленность в разговоре.

Заварухин тоже посмотрел на портрет. Он уже давно собирался перевесить его. Не доходили руки. Получалось, что портрет дождался своего часа, и теперь перевешивать его не было смысла.

— Как поживает Ирма Валентиновна? — Сергей Петрович специально удлинил конечное «н». Ему подумалось: генералу должно это не понравиться.

— Вы желаете забрать собаку назад?!

— Собаку? Зачем? Собака ваша.

— Что так? Вы, добрый, гуманный, отдаете пса жестокому человеку.

Сергей Петрович побледнел, суетно потер щеки.

— Я даю вам шанс оправдаться передо мной. Этот пес, как шагреневая кожа!

— Во-он!!!

Сергей Петрович не расслышал этого выдоха, переспросил:

— Что вы сказали?

— Я сказал, чтобы вы убирались вон.

Сергей Петрович встал, сделал шаг назад. Поднявшись с кресла, генерал выглядел очень крупным.

— Подумайте над моим предложением, Валентин Алексеевич. Может быть, лекарства или путевки. Мне это не составит труда.

Таффи залаял. Ему надоел разговор. Таффи требовал внимания.

В дверях Сергей Петрович замешкался с замком, было неприятно чувствовать за спиной тяжелое заварухинское дыхание. Сергей Петрович неестественно напряг плечи, словно ожидая внезапного удара.

Заварухин вернулся назад, опустился в кресло и оттуда, из комнаты, спросил:

— Послушайте, Решетов-младший. У вас есть дети?

— Дети?! При чем здесь дети?

Пес было рванулся к двери, но генерал успел подсечь его и ухватить за ошейник.

— Экий ты быстрый и несмышленый. Кто же собственную погибель торопит? Дурень ты, дурень.

И казалось генералу, что он слышит звук удаляющихся шагов. И в такт этому звуку он качал головой, заученно повторяя: «Нет детей. Нет детей. Нет». Генерал запустил руку в жесткий воротник собачьей шерсти, осторожно перебирал пальцами, другой рукой хватал пса за морду, вызывая игривое собачье рычание.

Закрылась дверь, нервное напряжение, державшее Сергея Петровича, отпустило разом. И разом он лишился сил и сполз на лестничные ступеньки. Пахло сыростью, перегретым борщом.

Уткнулся в холодные прутья перил, закрыл глаза. Накатилось откуда-то, изнутри, стало жарко и душно.

— Господи, — простонал Сергей Петрович. — Стыд-то какой. Фигляр, самозванец. Ничтожество!

А за дверью лаял пес, и было не понять, радуется он признанию Сергея Петровича или осуждает его.

Таффи можно поздравить с новосельем. Теперь ему будет хорошо, его окружат заботой. Нет никаких сомнений — семейный совет решил: им нужна собака. Строились планы, высказывались предположения. Как же мы хорошо заживем. Ай да дед. Ну что он все молчит? Его идея — ему хвала. Роскошного пса приобрели.

С утра пошел мокрый снег. По всем календарным срокам пора быть зиме. Двумя неделями раньше морозило основательно. Все ждали снега. А его, как назло, не было, и ветер гнал по выцветшему асфальту колкую, сухую пыль. Затем разом помягчало. И уж совсем некстати в середине декабря хлынули дожди. Нынешний мокрый снег шел как бы на смену им.

Нескладная зима — нескладные заботы. Лечебницу переводили в другое место, по соседству с научно-исследовательским институтом. Глеб Филиппович разрывался на части. Новое помещение еще ремонтировалось, а на него уже основательно жали, требовали немедленного переезда, грозились снести дом. Глеб Филиппович упорствовал, обязывала должность (два последних месяца он директорствовал в лечебнице). В душе он был этой смене рад, наконец они выбрались из барака и получили пусть не новое, однако ж фундаментальное помещение.