Олег Попцов - И власти плен...

Смех получится коротким, урезанным. Заварухин увидел устремленный на него взгляд Решетова, перестал смеяться. А как ответное злое заколотилось внутри: «Ну, узнал, узнал. А дальше-то что?!»

Сергея Петровича смех Заварухина испугал. Он почувствовал в смехе какой-то подвох. Сергей Петрович был рад молчанию. Он успокоился, и вдруг этот смех.

Пожалуй, впервые за их совместную жизнь Сергей Петрович солгал Наденьке, а затем многократно убеждал себя, что ложь его, по сути, не ложь, а необходимость, доказывающая его любовь к Наденьке. С момента этой лжи он угадывал в себе подавленность. Так было всегда, когда ему случалось поступать неожиданно. И весь день после утренней лжи одна неожиданность наслаивалась на другую, образуя уже цепь неожиданностей.

Проснувшись утром, он не знал, что сделает в следующий миг. Приехав в лечебницу, он не был уверен, дождется ли врача. Увидев врача, он не знал, какими окажутся его первые слова. Пережив унижение, было бы логичнее бежать прочь, а уж никак не возвращаться и не соглашаться ехать с собакой к ее новому хозяину. Он поехал. Неожиданности множились, и вместе с ними множилась подавленность.

Сергей Петрович испугался, ему подумалось, что Заварухин не пожелает узнавать его. И тогда положение Сергея Петровича станет отчаянным. «Надо исключить подобную нелепость», — подумал Сергей Петрович. Устроился удобнее, стулья с высокими спинками располагали к уверенности.

Его собственный голос показался ему печальным, он кивнул на портрет:

— Не верится, прошло двадцать лет.

— Девятнадцать, — поправил Заварухин, издал чмокающий звук, подозвал к себе пса. Генерал почему-то считал, что пес, оказавшись рядом с ним, поможет ему.

— Может быть, девятнадцать, — уступил Сергей Петрович. — Думалось, все забыто, перезабыто, а вот взглянул на портрет Ирмы и все вспомнил.

Генерал покосился на портрет дочери и, может, впервые пожалел, что повесил его именно здесь. «Вспомнить все невозможно, — подумал Заварухин. — Но если даже вспомнить часть из всего, то разговор вряд ли назовешь удачной неожиданностью».

— С собачкой, значит, у вас того, разлад получился?

— А это, знаете ли, хорошо, что вы новый хозяин Таффи, — живо откликнулся Сергей Петрович.

— Торо́питесь. Я ведь могу и отказаться.

— А как же Глеб Филиппович?

— А что Глеб Филиппович? Это ваша инициатива — с собакой заявиться. Вы и тогда торопились.

— Это когда же — тогда?

Лицо Заварухина не изменило выражения, осталось устало безразличным.

— Неужто забыли? На операции.

Пес уткнулся в колени Заварухину. Сергей Петрович обратил внимание, что Таффи признал генерала, по-свойски хватает за руку зубами, миролюбиво урчит. Со стороны вряд ли угадаешь, что именно он, Сергей Петрович — хозяин собаки. Все естественно, успокаивал себя Сергей Петрович. Скоро три месяца, как он не видел Таффи. Пес отвык. Значит, он с генералом на равных. Есть и разница. Генерал заигрывает с собакой, а у него другая цель — не возбудить прежней привязанности. И тем не менее поведение пса вызывало досаду. Сергей Петрович не рискнул бы признаться, что это ревность. Скорее недоумение, грусть. Три месяца — это еще не вся жизнь. Было и иное время, он любил пса, баловал его. И вот итог: пес не замечает Сергея Петровича, подчинился, лижется к новому хозяину.

«Силу чувствует, — подумалось невесело, отчужденно. — Дурак пес. Была сила. А теперь что? Тлен. Одряхлел старик. Оттого и воспоминаний боится. Я ведь его другим помню».

Ирма все оттягивала день знакомства. Она не умела говорить об отце спокойно, обычным языком. Сергей Петрович никогда не видел Заварухина-старшего, но все, что он слышал о нем, имело восторженную тональность: «Мужественный, великодушный, решительный, умный, сильный, человек слова, гордый». Было трудно поверить, что одна личность способна собрать в себе такое единение человеческих достоинств, каждое из которых проявлялось многохарактерно и ярко. Но Ирма не признавала полуощущений, она требовала почитания и восторга. Сережа Решетов был мягок, уступчив. Он восхищался. Лично в себе Сережа насчитывал миллион слабостей. Предстоящая встреча с отцом Ирмы страшила его. Он с трудом соединял в своем воображении натуру Валентина Алексеевича и свою собственную. Чувствовал себя человеком обреченным. И незачем знакомиться, рассуждал Сережа Решетов. Понравиться Валентину Алексеевичу он не сможет.

Наконец знакомство состоялось. Сережа повел себя скованно. Заученно повторил все восторженные характеристики Ирмы, адресованные ее собственному отцу. Наткнулся на недоумевающий взгляд Заварухина, смешался, пролил чай и, уже не ведая, что несет, сказал громко, дескать, он сам вместилище несовершенств и пороков, и поэтому знакомство с таким невероятно прекрасным человеком для него большая честь и жизненная удача. Даже воспоминания заставили Сергея Петровича смущенно улыбнуться и покраснеть.