Олег Попцов - И власти плен...

Возможно, они и правы. Им виднее, общаются с людьми напрямую, без посредников. «Дай нам десять минут, и мы по вещам определим характер любого пациента». Мысль показалась забавной. Глеб Филиппович обвел глазами комнату: книжные стеллажи, письменный стол, лампа с разбитым стеклом, кактус, медвежья шкура на полу. Сдержанно, красиво. Пожалуй, даже с изыском.

«Дай нам десять минут, и мы…» Глеб Филиппович усмехнулся. Пустые стеллажи, их покупает каждый второй. О какой индивидуальности они могут рассказать? Книг-то нет. Книги на другой квартире, их еще надо привезти.

Эти психиатры — смешные люди, похожи на своих пациентов. Путают желаемое с действительным. Глеб Филиппович прикрыл глаза. Его раздражала эта умозрительная полемика. Воображаемые оппоненты, воображаемые доводы. Поначалу все кажется забавным, его аргументы — весомыми, их — опровержимыми. Потом устаешь, выдыхаешься, забываешь первопричину, ради чего затеял эту канитель. И все-таки Таффи. Пес не идет из головы.

Как специалист, он мог предположить ситуацию. Он даже намекнул генералу: «Пес кое от чего отвык. Немножко терпения, и все войдет в норму». Генерал отмахнулся, не стал слушать: «Пустое, пусть повозятся». Слова были самыми обычными, бесхитростными. Но тон, которым они были сказаны, резанул ухо. Глеб Филиппович угадал злорадство, забеспокоился. «Надо бы разъяснить», — подумал Глеб Филиппович. Но генерал перебил: «Иначе они осатанеют от себялюбия». Дело считалось решенным — собаку забирают.

И вдруг появление этого малахольного Решетова. Пришлось перестраиваться на ходу. И весь телефонный разговор с генералом был потрачен не на собаку, а на Решетова. Жаль!

На следующий день Глеб Филиппович собирался было позвонить генералу, но запамятовал. Так и не позвонил. Молчаливо согласился с генералом — уладится.

Если продолжить линию умозрительной полемики, то в одном Глеб Филиппович был убежден — он разбирается в людях. Гарантией тому — его четвероногие пациенты. В живом повторяется живое. Собаки повторяют характер хозяев. Злой не породит доброты, жадный — щедрости, вспыльчивый — спокойствия. А рядом существо безмолвное, но не бесчувственное. Таффи не исключение. Общение с прежними хозяевами не прошло бесследно. Драчлив, — значит, некому было защищать, приходилось рассчитывать только на себя. Нетерпелив, — значит, настроение хозяев менялось столь часто, надо было торопиться, иначе не получишь желаемого и обещанного, не успеешь. Впрочем, Таффи еще молод, можно и переучить. Генерал это понимает не хуже его. Нужно только терпение. Нет, из-за таких пустяков Заварухин не стал бы его тревожить.

Чай выпит, газеты просмотрены. День только начинается, а он уже устал. Рука по наитию тянется к сигаретам. Курить он не станет, вынет сигарету, помнет ее. Так и застынет с откинутой рукой, а на ковре желтоватый развод, похожий на облако золотистой пыли. Вроде как не просто сидит, чего-то ждет, к чему-то прислушивается. Вспомнил вчерашний вечер, досадливо чертыхнулся.

Не потому, что воспоминания тягостны, почувствовал агрессивность, настырность воспоминаний, они настигают его всякий раз в минуты покоя. Получается, что существует бесконечная по своей тревожной тональности мысль, а сон, ночь, служебные заботы суть паузы, как перебивки между картинами, как музыкальный антракт — надо успеть сменить декорации.

Он так и не придумал ничего.

Утром звонить генералу без толку. С семи до девяти дед гуляет. «Отрабатываю спортивный шаг с использованием трех точек опоры».

Своими объяснениями дед доволен, похоже на семейный каламбур.

Беспокойство требует выхода. Глеб Филиппович набирает номер. Для приличия ждет минуты три, бросает трубку. Генерал совершает свой утренний моцион. Через час он непременно его застанет. А вдруг очередная покупка и генералу нужен его совет? «Минутное дело, — уточнит генерал. — Подъехать, посмотреть, послать к черту. Старый знакомец мне покоя не дает, воевали вместе. И дело-то — тьфу! Шведский спиннинг. По глазам вижу — подделка. Ежели шведский, клеймо быть обязано. Говорит — смылось. Врет, конечно. Спиннинг-то новый».

Генеральские причуды, остались ли они? Не тот стал генерал.

И чего ему дался этот пес?

Можно подумать, он настроен оправдать человечество. Что-то надо делать с собой, у него болезненная чувствительность. Исповедь перед собакой. О таких вещах не говорят вслух. Психоманиакальный синдром — диагноз века. Еще не шизофрения, но уже есть надежда. Четыре человека еще не человечество. А может быть, их было пять, десять?