Джастин Пол - Дорогой Эван Хансен

– Я просто хочу пойти домой.

На пассажирском сиденье маминой машины я кажусь себя привидением. Едва чувствую это сиденье под собой, едва вижу дорогу впереди и едва дышу. Но жизнь продолжается. Как иначе можно объяснить то, что от больницы мы добрались до подъездной дорожки к дому?

Мама припарковывает машину, но я еще не готов к тому, чтобы выйти из машины.

– Посижу здесь минутку, – говорю я.

– О'кей.

– Оставь ключи, я запру ее.

Она рассматривает меня. Не знаю, что она ожидает увидеть, но я позволяю ей увидеть то, что она хочет. В моих глазах появляется какое-то обещание.

Мама отдает мне ключи и собирает свои вещи. Смотрю, как она идет к дому. Нашему дому. Мы перебрались в него много лет тому назад, желая начать все сначала.

На водительском сиденье теперь никого нет. Прошло столько времени с тех пор, как я сделал это. Перебираюсь на мамино место.

Касаюсь руля, пробегаю пальцами по гладкой поверхности. Кладу руки на руль и крепко сжимаю его.

Передвигаю сиденье, чтобы мне было комфортно на нем. Вытягиваю ноги. Пробую педали. Сначала легонько, потом с нужной силой.

Десять лет назад я сидел на другом, водительском, сиденье, смотрел на другую подъездную дорожку. Что сталось бы, возьми он меня с собой? Где бы я сейчас был?

В маминой спальне мелькает тень. В комнате наверху я начинаю свои дни и засыпаю ночью. Много ночей тому назад мне показалось, что я видел стоящего на улице и смотрящего в мое окно Коннора. Иногда его присутствие кажется таким реальным, таким близким, и я не могу убедить себя, что это не он был здесь в ту ночь или в последующие ночи. Хотя понимаю, что такое невозможно.

Но сегодня вверх смотрю я. Я словно выкручиваю увеличение на объективе и оказываюсь на втором этаже, а потом в комнате, так хорошо мне знакомой. Я знаю каждый ее дюйм. Знаю, что прячется внутри вещей и под ними. На стене висит карта. Я отмечал на ней места, куда хотел бы отправиться. Мечты. Теперь на карте ни одной булавки. Огромный чистый холст.

В доме тихо. Так же, как и в тот день. Только тогда наверху не было моей семьи, а сейчас они все там. В тот день, мой последний день, я был здесь в полном одиночестве.

Мы не разговаривали с Мигелем с того дня, как я внезапно покинул его дом. Сразу после того он прислал мне несколько сообщений. Я не ответил, и он прекратил писать мне.

Это было самое длинное лето в моей жизни. Я не мог есть. Не мог читать. Не мог усидеть на одном месте. Не мог даже просто уснуть. По ночам я шел в парк за домом, курил дурь, смотрел на звезды. Искал ответы на вопросы. Почему я был таким вот – таким сломанным. И, опять же, таким одиноким.

Я не мог забыть Мигеля или того, что у нас с ним было; все эти эмоции – боль и ненависть и опять боль. Я рисовал его в своем альбоме с родинкой на щеке, а затем рвал страницу. Он хотел видеть меня. Но во мне было слишком много темноты. Которая ему не понравилась бы. Которая заставила бы его убежать. Я только оттягивал неизбежное. Он расстался бы со мной, если бы я не расстался с ним.

Затем: после стольких дней, проведенных в одиночестве, я внезапно оказался в школе. Возвращение туда как-то повлияло на меня. Неожиданно я решил связаться с ним. И послал сообщение:

Первый день – отстой. Надеюсь, мистер Нильсон не отравил тебя своим перегаром.

И стал ждать ответа. Миссис Коглин поймала меня за просматриванием эсэмэсок. Наорала. Но в следующий раз, когда мне выпала возможность сделать это, я увидел его ответ: эмоджи с вытянутым большим пальцем. Что? Я попытался истолковать это. У меня осталось странное чувство. Будто ему больше не до меня.

Затем: день прошел так, как прошел. Тот случай с Эваном за ланчем. Затем позже с его письмом. Я чувствовал себя поглощенным тьмой. Был окружен кучей людей, но каким-то образом оказался более одиноким, чем всегда. Никто из них не знал и не замечал меня. А единственного человека, который был способен на это, я оттолкнул.

Я вышел из школы, чувствуя, что падаю. Быстро. Но потом опять увидел это у себя в телефоне: большой палец. И неожиданно все предстало в ином свете. Он показался мне знаком надежды. Мостом к нему. К тому, что я бросил. Может, в конце-то концов это был не такой уж хреновый ответ. Не так уж много я написал ему, чтобы он мне ответил. Нельзя сказать, что в своем сообщении я раскрылся. Я никогда не раскрывался. Никогда не показывал ему настоящего себя. Всегда считал, что это слишком рискованно. А теперь, совершенно неожиданно, он получает от меня сообщение, первое за много месяцев. Так что его нельзя винить в том, что он был так прохладен.