Джастин Пол - Дорогой Эван Хансен

– Ты не можешь сделать этого.

Она эффектно откидывает голову:

– Не могу?

– Ну, эта переписка, она же личная.

– Хм, уже нет. Теперь она – всеобщее достояние. То есть в этом весь смысл. И чем она более личная, тем лучше. Люди любят такое. У нас есть ответственность перед нашим сообществом – мы должны показывать им все. Говорить правду.

Правду? Какую правду? Я отвечаю на их письма и рассказываю о своей жизни. Я даже выложил селфи. Разве этого недостаточно? Чего еще «наше сообщество» хочет от меня?

Часы на ее руке бикают.

– Я должна бежать. Но я собираюсь прислать тебе лист с вопросами, на которые ты должен будешь ответить. Некоторые письма непонятны.

– Что? Что ты имеешь в виду?

– Ну, например, ты говоришь, что в первый свой день в саду ты сломал руку. Но, согласно другим письмам, вы ходили туда вместе, кажется, с ноября.

Это легко объяснимо. Видишь ли, я вообще никогда не был в саду. Я не тот, за кого ты меня принимаешь, Алана.

– Наверное, просто опечатка, – говорю я. – Ведь это всего-навсего имейлы, а ты вчитываешься в них слишком внимательно.

Теперь ее улыбка становится шире некуда.

– Ты сможешь объяснить все это, когда будешь отвечать на присланные мной вопросы. Сам знаешь, как сообщество любит слушать тебя.

Она уходит. Я смотрю вокруг, пытаясь оценить, что за сцену мы сейчас разыграли перед окружающими. Оказывается, никто не обратил на нас никакого внимания. Все – идущие, печатающие, кладущие в шкафчики вещи – слишком поглощены собственной жизнью, и их не заботит моя. У них свои собственные девушки, и бойфренды, и лучшие друзья и подруги, и родители (мама и папа), и проекты (с маленькой буквы п ). Многие из них совершенно забыли о Конноре Мерфи. Они могли пожертвовать несколько долларов на нашу кампанию по возрождению яблоневого сада, но не потому, что хотят увековечить память о Конноре. Просто они делают то же, что и все остальные. То же самое хочу сделать и я: прожить еще один день.

Направляясь в класс для домашних заданий, отправляю сообщение Джареду.

Чувак.

Я собирался написать тебе.

На этот уик-энд моих родителей не будет дома.

Последний раз они открывали домашний бар

на Рошха-Шану в 97-м году.

Мы можем выпить все, что захотим.

На этот уик-энд я не могу.

Нужно собрать семнадцать тысяч долларов.

Помнишь Проект Коннора?

Ты же вроде как принимаешь в нем участие?

Ты сказал мне,

что не нуждаешься в моей помощи,

забыл?

Я не говорил, чтобы ты ничего не делал.

Я знаю, ты думаешь, это глупости, но это не так.

Это важно.

Для Коннора.

Да, для Коннора.

– Интересно, что ты говоришь это.

Отрываю взгляд от телефона. Это Джаред. Во плоти и крови.

– Потому что, – говорит Джаред, убирая телефон в карман, – если ты остановишься и поразмыслишь как следует, то окажется, что смерть Коннора – лучшая вещь, случившаяся в твоей жизни.

Даже для Джареда ужасно просто думать так, тем более произносить вслух.

– Почему ты так считаешь?

– Как дела, Эван? – спрашивает кто-то, идущий мимо.

– Ты же сам все понимаешь, – продолжает Джаред. – С тобой теперь все в школе разговаривают. Ты почти популярен, что, типа, чудо из чудес. Если бы Коннор не умер, думаешь, тот парень, что сейчас обратился к тебе с вопросом, знал бы твое имя? Нет. И никто бы не знал.

Что правда, то правда. И я не могу отрицать этого. Но дело в другом. Дело всегда было в другом.

– Мне безразлично, если в школе знают, кто я есть. Мне на это наплевать. Я лишь хотел помочь Мерфи.

– Помочь Мерфи, – повторяет Джаред, словно это слоган какой-то компании. – Ты все время твердишь это.

– Не будь таким засранцем.

– Сам не будь засранцем, – говорит он и стремительно убегает.

Звенит звонок, возвещая начало нового учебного дня. Он также словно дает знать об окончании боксерского поединка. Я чувствую себя так, будто продержался двенадцать раундов.

Зо паркует «Вольво» на подъездной дорожке и выключает мотор. Она отмечает наше прибытие улыбкой, я улыбаюсь ей в ответ. Зо кажется мне сегодня вечером очень веселой, и я не слишком понимаю, почему она такая. Когда едешь с ней на машине, то больше слушаешь музыку, чем разговариваешь, но по пути сюда она приглушила звук, чтобы рассказать мне о том, что творится в их бэнде. Оказывается, Джэмисон, басист, который действительно мил, не выносит ударника, потому что тот – натуральный эгоманьяк, а когда эти двое играют не в унисон, вся ритмическая группа звучит не так. Драма в джаз-бэнде. Кто бы мог подумать?