Таисья Пьянкова - Таёжная кладовая. Сибирские сказы [litres]

А Иванов-то день получался не далее как завтра.

Вот почему, когда на огневых вёслах молний небесная гроза ухлестала в небыль, а земная, для Ульяны, рокотала где-то на восходе нового дня, девичье сердечко не пересилило горького предварения и кинуло хозяйку с крутого яра на вольные волны реки Сусветки.

Не знала беглянка, не ведала, что тою же самой минутою, когда река приняла её в свои ласковые ладони, встречь ей из непроглядного заречного пихтовника вышел человек. Хотя насчёт человека – надо бы немного погодить называть его так, поскольку из пихтовника на омытый ливнем песчаный берег Сусветки вышел невыносимого вида горбун. Казалось бы, чтб перед ужасом возможного с Кувалдою венца все прочие земные страхи для Ульяны успели померкнуть, однако и она, увидевши при луне выходца, замешкалась на плаву, перед самой береговою кромкою. Потом решила: уж лучше к чёрту в лапы, чем к дураку в руки. И вышла из воды…

Ежели б да имел тот горбун при себе кошель со звоном, вряд ли бы он случился ночным временем один-одинёшенек в ночной, непроглядной тайге. Ежели б да умел тот горбун плавать, вряд ли бы он, судя по его умным глазам, решился бы видом своим пугать среди ночи кого бы то ни было. Ежели б да способен был тот горбун сказать Ульяне хотя бы одно внятное слово на гортанном, безъязыком своём языке, он бы сказал ей по-людски, что ему край как необходимо оказаться теперь же по ту сторону реки Сусветки, а не стал бы выгибать перед нею длинные пальцы да тыкать ими во все стороны.

Нет, нет и нет! Ни деньгами, видно, которые пособили бы убогому ещё до темноты отыскать надёжное пристанище, ни умением плавать, ни простым человеческим словом несчастный горбун не владел. Да ко всему ещё был он глух как пень. Сколь Ульяна ни старалась отнекаться от его мольбы, он всё бил себя в грудь, всё показывал через реку, всё корчил молебные мины. А уж каким он, кстати сказать, оказался с лица, так легче, как у нас говорят, спихнуть с крыльца. Глядя на таёжного этого выходца, можно было бы подумать, что его вот только что спекло молнией из корявой сосны, оживило пролетевшей бурею и выпустило из темноты пугать земных грешников.

Ульяна Пересмехова никаких особых грехов за собою не знала, потому и имела она душу чистую, отзывчивую. Душа её звонкая и не дала ей воли отказать в помощи убогому человеку. Вздохнула добрая, кивнула согласно головою и поплыла через Сусветку обратно – за лодкою.

Когда Ульяна плыла вспять, подумывала всё-таки: а может, и не стоило горбуну уступать? Может, не надо было жалеть этакую Божью фигу? Может, за какую за провинность непростительную столь безжалостно наказан человек небом? Но, когда она направляла плоскодонку в сторону своего милосердия, дума её была уже настроена совсем на иной лад. Тут Ульяна рассуждала так: не след, дескать, земной твари да с небом равняться: Богу гневиться, а людям смиряться…

Покуда Ульяна затихающую воду реки Сусветки туда-сюда бороздила, молодое веселье, упорхнувшее от грозы под кусты да навесы, вновь выпорхнуло на пойменную луговину, заполыхало озорной суетою, заново подняло высокие костры. Вот тут-то девки-парни и узрели на тёмных волнах Сусветки да на лунной её дорожке лодочку-плоскодоночку. Тут-то они и признали в лодке Ульяну Пересмехову. Тут-то они и набежали к воде, зашумели, заокликали подруженьку:

– Кого везёшь, Ульяна?

– Не с печки ль таракана?

– Да не царя ль Салтана?

– Не жениха ли пана?

– Да вы, чо ли, девки! – вдруг спохватилась в толпе какая-то шибко памятливая веселуха. – А и вздумайтесь-ка хорошенько. А и вспомяните-ка, чего Ульяне бабка Куделиха под нонешнее Рождество нагадала. А? Она же ей тогда нашептала вот чо: налетит, мол, погода через полгода, ливнем прольётся, соколом обернётся…

– А-а! И то. Ноне-то чуете: враз полгода!

– Вона да… И ливень пронёсся…

– И соколик в лодке…

– Эко диво!

Но стоило при свете костров горбуну в причаленной лодке во весь рост подняться, как все шутки-озоровки, все угадки в единый миг забылись. И опять какая-то из девок не выдержала, охнула:

– Вот те пан! Из трубы упал…

И сразу же её удивление, из-за перепуганной этакой невидалью толпы, досказал во весь голкий рот сам Генька Купырной:

– С шестка сорвался – гнутым остался.

Досказал и, довольный внезапностью появления своего, загрохотал по-над всею Сусветкою тряским хохотом. И получилось для Ульяны так, будто бы Генька и в самом деле приволок за собою новую небывалую грозу.