Таисья Пьянкова - Таёжная кладовая. Сибирские сказы [litres]

Ой, как все хорошо!

Но пора наступила – заалела на восходе зорька. Хоровод поредел, а скоро и вовсе рассыпался. Песельники стали настраиваться по домам. Тут Ульяна горбуна за руку ухватила, не желает отпускать. Сама ему толмачит: пойдём, дескать, до нас – жить оставайся. На пальцах ему поясняет, сколь он ей, да и всей деревне, необходим. Втолковать надеется: не откажи! Отец, мол, у меня – отменной доброты человек. За кого захочешь, за того и останешься в нашей семье: хоть за дядю, хоть за брата, хоть за братова свата…

Вдалбливает Ульяна, как умеет, защитнику своему понятное желание, а девчата остатные да парни добрые стараются ей подсобить. Поддакивают, головами кивают: не брешет, мол, девка – правду истинную говорит…

За уговорами-толками берегом реки Сусветки не заметили молодые, как и до бескрылой Изотовой мельницы дошли. Отцу Ульянину, который проснулся от гомона да на крыльцо вышел, растолковали, в чём дело. Пересмех и себе давай горбуну поклоны бить, руками давай изображать: позарез, мол, нужен ты нам, добрый человек, семье нашей беззащитной. Пойми ты нас, ради Бога…

Понял. Сообразил, наконец, что люди в беду попали. Головой согласно закивал. Так и остался.

И у всех остальных просящих маков цвет на душе расцвёл.

Минул Иванов день.

Новым утром, чуть свет, оторвались мужики-парни от крепкого сна, потянулись, почесались, поднялись, повскидывали на плечи острые литовки и пошагали-подались глядеть-пробовать дальние покосы, приноравливать руку до скорого теперь сеностава.

Вот ли шагается им, идётся да аккурат мимо Пересмеховой мельницы, и что же им там видится? А видится покосникам то, что Изот, на пару со своим гнутым постояльцем, уже и вешняк на высокой мельничной плотине успели поставить – воду в запруде поднимать.

«Оно, конешно, хорошо, – подумали себе покосники. – Очень даже славно. Не придётся теперь-ка нам, с новым-то зёрнышком, по осеннему бездорожью до Кологривенской мукомольни – сорок вёрст киселя хлебать…»

Славно-то оно славно, но только ещё и странно. Ведь травокосы не от какого-то забеглого брехуна, а от самого Изота Пересмехова узнали, что помощник его горбатый сам-один, без каких-либо подмостков, прямо с плотины, взял да и навесил на мельничную ось этакую махину наливного колеса!

Вот уж где «ух» так «ух»! Хватит на всех старух… Они-то, старухи, и взялись потом больше всех остальных ладонями всхлёстывать да удивляться:

– Это ж с какого такого чугуна-железа надо быть человеку выкованным, чтобы мельничным колесом, ровно перышком пуховым, по-над омутом играться?!

– Ета ж какая наша удача, што Господь Бог души ему да ума больше моготы определил, – добавляла всякий раз к разговорам таким бабка Куделиха. – А ежели б Создатель горбуну, да как Геньке Кувалде, из дурного мешка сыпанул?!

Да ведь и правда. Что было бы, когда бы чужанин этот стосильный маленько бы головой недозрел? Избави Бог!

Но нет. И делами, и, особенно, глазами добрыми вселял он в людей полное к себе расположение. Только не в Геньку, конечно, дважды купанного. А что сказать, к примеру, о Павелке Дрёме, о недавнем выпивохе-подзаборнике, так тот вовсе было потухшими своими моргалами вдруг да разглядел себя в горбуновом взоре нужным на земле человеком. А ведь никто из Павелкиных односельцев уже и сомнения в себе не держал, что скорый, распоследний в своей жизни денёк, Дрёма этот, некогда перворазрядный каретный мастер, завершит в какой-нибудь свинячьей лыве.

А что после горбуна сотворилось с пропивохой?

А сотворилось с ним то, что напрочь растерянное по кабакам ремесло вдруг осознал он не только в руках, отвыкших от работы, но и в прокислом от беспробудного похмелья разуме.

Это всё так. Всё правильно. Только тут попробуй уяснить себе, что же с Дрёмою сотворил таёжный выходец. Казалось бы, ничего особенного он с ним не делал. Просто шагал как-то горбун мимо ивана ёлкина [31] Иван ёлкин – кабак, шинок. и увидел – собаки человека обложили: гляди, обхватают! А тот – ни тяти, ни мамы… Только мычит да слабо руками водит – похоже, отмахивается. А мужичьё вокруг пьяное потехою взято. Ажно взопрело – хохочет.

Порасшвыривал горбун собак, подхватил потешного, за собою поманил. Остальным пригрозил – не ходить следом.

Увёл он Павелку за недалёкий от пересмеховской мельницы Облучный яр и там принудил испоя долго-долго смотреть себе в глаза.

Этой смотрельней Дрёма уработан был так, что забрала его немочь почище любого хмеля – мертвецом таки на землю свалился.