Таисья Пьянкова - Таёжная кладовая. Сибирские сказы [litres]

И опять же – нет.

Не от отца-матери лютой, не от сраму какого наветного сполохнуло девку с крутого яра в пенистую после грозы реку. Кинула её на гривастые волны последняя надежда хотя бы таким путём спасти свою головушку от любовных притязаний ни с какой стороны не нужного ей ухажёра.

Был в Чекмарёвке, в деревне той, один, как говорится, ухо-парень, Генька Купырной. Тот самый Генька, сын церковного старосты, который с высоты больно лёгкого ума глядел на односельцев своих так, ровно бы видел перед собою захламлённую всякими отбросами пустошь.

Оно, конешно, было, было чем этому губодую чваниться перед селянами. Не из его хилости, не из недороста состряпал ему народ увесистое прозвище – Кувалда. Генька не то что иные кряжистые мужики, которым от Бога было дано кулачищем в гуменце ронять на колени ярого быка – он открытой ладонью того же бугая, по тому же самому темечку с копылков напрочь сбивал.

При этакой силище понятно, что с Геньки Купырного никто большого разума требовать не смел. Оттого-то Кувалда и распоясался до неприличия. Прямо сказать, ни перед каким в округе самым большим человеком кушака не затягивал. Разве что перед одной Ульяной Пересмеховой, да и то лишь с недавнего времени, торопился он брюхо своё подбирать.

Незадолго же до Юрьева дня, который во святцах падает на начало мая месяца, Генька доподбирал брюхо до того, что и ремень крепко затянул, и картуз чуть ли не на глаз навесил, и вот тебе – явился не запылился! Сам-один припёрся он до мельника Изота в розовой своей рубахе просить за себя Ульяну.

Когда же потерянный Изот зазаикался перед Генькою, ровно перед грозным отцом шкодливый парнишка; когда стал он ласково отнекиваться от дуролома; когда взялся он уверять Кувалду, что для свадебной выпечки невеста, мол, ещё не поднялась, Купырь набычился, постоял, поразмышлял, пошёл и своротил с оси в речную падину намывное мельничное колесо. И осталась Изотова мукомольня мёртвым призраком маячить над Сусветкою, пригодная разве что русалкам для подлунных посиделок.

Неделю побегавши, Пересмех уговорил-таки семитку подходящих мужичков, выудили они ему, как говорится, с чертями пополам маховило из подколёсного омута, на долгих верёвках к берегу притянули. А вот насчёт того, чтобы его разом насадить на прежнее место, тут уж никакая семижильная дружина пособить Изоту и не захотела бы, и не смогла.

Вот и выпала мельнику забота этакую-то многолопастную чертовину расклепать теперь чуть ли не до последней заклёпки, чтобы после того мелкими частями собрать прямо на оси. Да ведь на ось-то Пересмех воробьем не вскочит. Для работы такой опора нужна. Потребуется в речное дно сваи вбивать, подмостки мостить. Выльется Изоту Кувалдино сватовство в копеечку. А сколько времени уйдёт. Не успеешь оглянуться, страда подкатит, а там и обмолот зашумит. И повезут односёлы пшеничку-рожь да на чужой правёж…

Ой, беда, беда!

Кроме того, у Пересмеха не было никакой отстрастки тому, что Геньку Купырного не принесёт нечистая сила со сватовством своим и по второму, и по третьему разу.

Тут гадай-перегадывай, кидай-перекидывай, а всё выходило у мельника: хоть мордой об лавку, хоть лавкой по морде…

Разор! Полный разор!

Стал задумываться Изот, стал смиряться в себе с тем, что не обойти ему с дочкою, не объехать лихой судьбы. Но нежданно Господь Бог услыхал горькие мельниковы вздохи да Ульянины горячие молитвы. Вдруг да нагрянули в деревню государевы посланники, похватали всех кряду неженатиков, поотправляли в дальние рудники – золото мыть. Генька, однако, успел через отца своего переказать мельнику, что, ежели тому вздумается за время его невольной отлучки выдать Ульяну за кого другого, пущай возврату его Пересмех лучше не ждёт: воротится Кувалда и всю мукомольню по брёвнышку сплавит в океян-море. Всё!

Однако же, чтобы прыгнуть, надобно ещё ногами дрыгнуть.

Отошёл маленько Изот от страха, сказал себе: чему быть – время покажет, а как быть – сами постараемся придумать. Да только судьба-злодейка не отвела им и доброго месяца на придумку. Вскорости прямо из уха в ухо поползли два слуха. Первый через людей донёс до Пересмехов то, что якобы на прииске золотом в догляде над руднишными надзирателями оказался родной брат чекмарёвского церковного старосты – то бишь кровный Кувалдин дядька. Второй же доложил о том, чтобы Ульяна не мешкала, а поторопилась бы готовить подвенечный наряд: суженый, мол, её должен возвернуться в деревню аккурат на Иванов день.