Таисья Пьянкова - Таёжная кладовая. Сибирские сказы [litres]

От прежней надуманности даже теперь в Савёлке немного занялась душа. А тут ещё Соболёк продолжил добавлять смуты:

– Одэ шибко ищи будет! Худо будет! Отдавай назад нада!

– Кому я «отдавай-то» стану?

– Твоя луччи знает, – прошептал вогул.

Шустый ещё сколько-то покрутил в пальцах тревожный подарок, сунул его обратно за пазуху, ни о чём больше хозяина спрашивать не стал, посидел только, подумал, да и поднялся уходить.

– Метель улеглась, – сказал он на прощание. – Спасибо за обогрев.

С тем и ушёл.

Да-а…

В том-то и есть беда, что впереди – да и позади – да, а посерёдке – ерунда…

Было тогда молодому о чём мозгами покрутить. Хотя мог бы Савёлка плюнуть на всю эту свистопляску, плюнуть и растереть. А что глазастый очелок? Да зашвырнуть его к чертям собачьим и место забыть.

Да уж! Однако же…

Кто по хмелю скучает, тому чёрт пиво качает…

По дороге на зимовье всё егозилась в голове Савёлкиной безответность: откуда взялась красавица на полое? Где она взяла шаманову украсу? Зачем девица подкинула ему такой подарочек?

И ещё прочее всякое лезло на ум: как умудрился он заплутать в довольно знакомом уже углу тайги? С чего вдруг занялась метель?

Даже в том, сколь нежданно оказался он у Езеркиного чума, была настоящая загадка.

«Ужель это всё случайно? – думалось молодому. – Да и нет же! Нет! Случай не ходит кучей…»

Ещё не дале как вчера несло на Савёлку от Змеиного полоя замшелой сказкою. И Одэ-шаман… Ежели, допустим, и бегал он где-то по тайге, то бегал никчёмный, смеховатый. Нынче же… на вот тебе – вода в решете… И ведь держится! И всё как есть удивление на займище повязло! Похоже, что и сам Шустый на нём, что Прокоп [28] Прокоп – простак, доверчивый человек. , с головой утоп…

Что теперь делать?! Ить, попавши в чарус, не поставишь парус…

Хорошо ещё, что в правилах Шустого было – семижды понять, чтоб вперёд не пенять.

– Ну и ладно, – на подходе к Шебутихину зимовью сказал себе лесничий, – поглядим, каков Никодим… [29] Никодим, Ника – подлицо, изнанка, подклад.

Дверь зимника оказалась незаложенной. На широких нарах исходил могучим храпом углежог Вавила Жвагин.

– Чего это ему тут прихрапелось? – вслух удивился молодой. – Угольня ж его эвон где! На Косом ажно майдане. Ближний ли свет! Ишь как жабрами-то трещит! Ничего себе!

Пробубнил так парень и взялся загонять в зяблую избу тепло.

Когда в печи догорал второй подкид поленьев, Вавила вдруг проснулся, признал близорукими глазами Шустого, тем остался доволен да внезапно и заявил:

– Это… Вот! Я всё видал.

– Чего-о? – не понял молодой.

– Это… – снова непроспанно сказал углежог. – Ну!.. Девка… Которая тебе очелок бросила…

Теперь настала очередь нукнуть Савёлке:

– Ну?!

– Так ыть… Внучка она моя. Вот! Идига, вот! Третьего дня в тайге потерялась. Искал. Вот. На тебя напоролся…

– Когда напоролся? – опять не дошла до Шустого полная суть.

– На полое… Когда ещё-то?

– Да нет! Путаешь ты чего-то, – не захотел Савёлка согласиться с Вавилою.

– Так ыть… Прятался я, – признался тот и пояснил: – Шаман лишних не любит…

– Какой шаман?! Каких лишних?! – нарочно удивился Шустый.

– Таких… Ты да я – вот каких. Ему разом-то с двумя не сладить… Ишь каку дурнинушку закрутил – меня, знать, почуял…

– Какую дурнинушку? – вроде как начал выходить из себя лесничий.

Вавила умолк, явно удивляясь Савёлкиной тупости. Потом захотел узнать:

– Ты чо, паря, так… али сглупа дурак? Метели нешто не заметил?

– Сам мякину жуёт, а я ему и дурак, – засмеялся Шустый. – Говорил бы толком…

– А я чем говорю? – досадливо пробубнил Вавила, но в доброте своей и минуты не серчал – заговорил доходчивей: – Хозяйка-то моя… Она шаманом давно загублена. От неё-то я и успел кое-чё узнать. Только рассказать об том кому-никому боялся. Вот. Добоялся… Шаман этот бабёнок год через год на полой заманывает. Хитром берёт. Кто считал, сколько их в болото кануло – головастикам хвосты подрезать? А которая ежели неуступчива случается, туё шаман в тайге идолом ставит. Вот. Злодейство своё творит он через какой-то третий глаз. Ежели этому глазу кормёжки своевременно не предоставить, то он самого Одэ слопает. Вот. Задавно этот глаз прадед шаманов у какого-то колдуна вырвал, чтобы самому над людскими душами вольничать. А теперь по всему роду ихнему страсть эта передаётся. Одэ прилепит глаз пиявкою до новой бабёнки – покуда все мозга [30] Мозга – все соки организма. не иссосёт. Жизнью своей прошу! – вдруг толсто и потому совсем беспомощно заплакал Вавила. – Отдай ты мне очелок. Неспроста его Идига кинула. Подмоги просит. Уступи. Всё, что связано с шаманом, смертью кончается! А тебе ещё жить да жить… надо.