Таисья Пьянкова - Таёжная кладовая. Сибирские сказы [litres]

А вокруг Идиги, взявшись из ничего, заплясали тугие витки огня. Они стали расти, распускаться долгими лепестами, отделяться от основы, уплывать в небо – на неторопкий чёрный распыл…

Сугроб под девицею заалел, оплыл и скоро растёкся на все стороны кровавым зеркалом!

Шаман Одэ замер на время, затем медленно повернулся до Шустого и зашипел с присвистом:

– С-ступай с-сюда… Покаж-жу-у… Будущ-щее покаж-жу-у…

И поманил при этом лесничего к себе вскинутою рукою.

Что-то для Савёлки знакомое чиркнуло в этом шамановом жесте и тут же погасло. Однако парню и этого хватило, чтобы насторожиться: уж кого бы он успел из тутошных людей настолько узнать, чтобы единое движение руки могло вызвать в нём неприятное чутьё? Кого? Езерку? Вавилу?

Парень до отгадки не сумел додуматься, однако сторожайка не дала ему ринуться на шаманов зов.

Ещё, похоже, тем временем рядом с молодым оказался Ангел его хранитель! Видать, с его благого подсказа и ответил тогда Савёлка шаману.

– Ежели от тебя, – ответил он, – живым никто не уходит, то, кроме смерти, чего ещё-то смогу я увидеть в твоём поганом зеркале?

А-а! Вот оно что! Не привык шаман Одэ чтобы ему перечили: зазнобился осиною, побрякушками своими заклацал, опять кинулся кружить по снегу – живее прежнего понесло его огибать Идигу. Стал хватать он на бегу прямо из лунного света яркие комья, бросать ими в красавицу.

– Оч-чело-ок! – орал он с надрывом. – Оч-чело-ок!

Не менее десятка раз выдавил шаман из себя это требование. Даже лесничего его натуга принялась как бы выворачивать наружу: под сердце подкатила тяжесть, голова пошла кругами…

В это время Идига наконец-то шевельнулась, будто для объятья приподняла руки и пошла прямиком на Савёлку.

В каком-то метре от молодого она приостановилась – похоже, ей не хватило шаманова запалу. Одэ подскочил поближе, клацнул побрякушками, вскинул к луне тощие руки…

Вот дурак! Всё тело своё, всю рожу постарался колдун упрятать от чужого внимания, а вот руки – не учёл. Потому-то Шустый и воскликнул от внезапного прозрения:

– Уляма! Да чтоб ты провалилась на месте!

Провалиться Уляма не провалилась. А и сама она, и зеркало её кровавое, и змеи болотные, и даже глазастый очелок – всё как есть поднялось над полоем сизым туманом и скоро осело на тайгу серебристой опокою.

А молодые остались!

И Вавила остался, и Езерка никуда не делся.

Однако зверователь долго искал по тайге свою Уляму. Не нашёл.

– Одэ забери! – наконец пожаловался он лесничему.

Не стал ему Шустый правды открывать: зачем смущать хорошего человека?

В ночь на Ивана Купалу, когда деревенская молодь с хохотом да перекликами упевалась-уплясывалась на просторной пойменной луговине, уплёскивалась в чистых струях реки Сусветки, когда в озорном ликовании полыхала она через высокие купальницкие костры, вдруг да разгрозилось небывалой грозою ясное небо.

Ну, чтобы не шибко больно врать, не совсем ясное. Просто в какие-то считанные минуты опальные ангелы приволокли из своей преисподней дурную гору только что испечённой тучи. Навалили они её, горячую, живую, на хрупкие маковицы застарелой деревенской церквушки, сами унырнули в её кипящее молниями нутро и резанули оттуда по избам, по-за околице, по заливной луговине так-таки адовым сплошным огнём, хлестанули золотыми во всполохах грозы струями ливня. Затем они со святых крестов шаткой храмовины сорвали вдруг чёрную громаду, ухнули напоследок многоствольным раскатом грома и ускакали на ней, будто на стае диких кобылиц, за леса-тайгу.

Столь великого неболома даже деревенской ведунье, бабке Куделихе, отродясь видывать не приводилось, хотя на мир Божий плутовские свои глазыньки отворила она, по словам её, ажно при самом царе Горохе!

Когда очумелое эхо небесной катавасии перекатывалось где-то за тайгою, когда отмытые ливнем от пыли предгрозового вихря одноглазые звёзды, а с ними и луна, повысыпали на чистейшую синеву небес да стали разглядывать обстрелянную молниями землю, тогда…

Тогда Ульяна Пересмехова, мельника Изота единственная дочка, и кинулась с Облучного яра в ещё пенистые волны реки Сусветки.

Не-ет. Нет, нет. Топиться она не намеревалась: мыслимо ли вытворить над собою такую беду в шестнадцать от роду годков? В таком разе, пожалуй, надо быть покусанной всеми бешеными собаками сразу. А задумала Ульяна просто бежать из родимого дома куда глаза глядят.