Таисья Пьянкова - Таёжная кладовая. Сибирские сказы [litres]

Неведомая сила не позабыла в хате и золотой коробочки. Когда Корней в закуте маленько опомнился, она лежала на столе.

Дивная птица стратим, та самая, которую когда-то люди считали прародительницей всех птиц, которая по этой, знать, причине имела женскую грудь, да лицо, да самоцветную корону на месте гребня, сидела малой птахою на покрышке. Она таращилась на Корнея рубиновым огнём третьего во лбу глаза.

Корней мог положить голову на отсечение, что поначалу, то есть в избе, красавицы этой на покрышке не было.

Внутри же коробки оказалась сажа.

Всё это шибко смутило Корнея. Во-первых, он знал, что всё живое на земле от Господа Бога, во-вторых, столь кровожадного глаза не могло быть у святого создания. И потом – сажа! Как он сразу не понял, что она и есть – чёртово знамение. Выходит, что нечистый всё-таки услыхал его грешные думы и теперь хитро запутывает в свои сети. Да мало ему одного Корнея, он ещё подсунул своей отравы и для Тишкиной фалуйни [94] Фалуй, фаля – пошляк, самодовольный невежа. .

«Ну, уж нет! – подумалось Корнею. – Шалишь, однако. Что мне создателем определено от рожденья, то и моё. И за мой за минутный грех небеса пущай с меня с одного спрашивают. Не стану ни сам мазаться этой отравою, ни остолопам не позволю. Не доставлю я дьяволу радости клыкасто над нами хохотать».

– Ясно?! – это уж он птицу стратима спросил, и вдруг показалось ему, что глаз её рубиновый гневом вспыхнул.

Тогда и Корней осерчал. Сграбастал он чёртов подарок, из дому выскочил, твёрдой ногою с крыльца сошёл да ка-ак запульнёт дьявольский соблазн за прясла, за молодые у двора ёлки.

Сверкнуло подарение на утреннем солнышке огненным мотыльком, порхнуло через невысокие вершинки, а по другую сторону ельника кто-то взял да и вскрикнул, словно бы по голове угодило. Вскрикнул, а потом и засмеялся лукавым девичьим смехом. Зашумела хвоя, заколыхались ели безо всякого ветра, раздался похлоп огромных крыльев, как будто великая птица с земли поднялась и укрылась в таёжной густоте.

Корней предположительно понял, что всё это значит, и потому не больно-то испугался, он даже решил любопытство справить – удостовериться в своей правоте. Потому через прясло перепрыгнул, между ёлок по рыхлому снегу на ближнюю прогалинку пролез, кругом глазами зашарил – никого, никакого следа. Мартовский снег в лесной нетронутости не больно ещё осел, недавняя пороша его и вовсе подровняла. И всё одно Корней ничего не увидел. Зато у себя под носом – прямо вот тут, вдруг да разглядел он след босой девичьей ноги…

Постоял Корней, ничего нового не сумел взять в голову и вынужден был поворотить обратным ходом. Поворотил, шагнул, а у него за спиною кто-то ласково сказал:

– Жди меня в гости.

Обернулся – никого. Тогда Корней перехваченным от неверия голосом и говорит:

– Чего ж ты прячешься? Покажись. Хоть знать буду, с кем дело имею.

И пустота поляны ответила ему всё тем же нежным девичьим голосом:

– Время настанет – покажусь. А ты не пугайся больше.

Всё это предстояло Корнею ещё на сто раз передумать. Но зато пришла полная уверенность в том, что Тихонова гостевня тут ни при чём.

Его, покуда неполное, прозрение наступило утром. А в обед того же дня на Тараканьей заимке опять да снова пошёл хмель по буеракам:

Последнюю припевку Мокшей Семизвон посвятил Корнею в отместку за то, что потерял всякую надежду заполучить от него картуз с околышем в три пальца. Спел он её тогда, когда старшему Мармухе пришло время плиту в избе растапливать. На дворе к этому часу уже завечерело, да и захмурело. Стали сгущаться быстрые потёмки, а с ними завязалась метель последней зимней ярости. Она разошлась так, ровно бы настроилась выгнать на мороз всё избяное тепло. Надо было удержать его, подкормить как следует.

Ну а ежели… тут печка гудит-пылает, а тут пьяная кутерьма вошла в самый разгар? Понятно, что ни один заботливый хозяин таких два костра в доме без присмотра не оставит.

А Корней Мармуха был настоящим хозяином. Потому и пренебрёг Мокшеевым бессердечием – остался в избе сидеть у топки. Он устроился на низенькой скамейке, стал смотреть на пьяный шабаш да молчать. Ну вот.