Таисья Пьянкова - Таёжная кладовая. Сибирские сказы [litres]

– Ведь сколько песельников он загорланил, – указал Фарисей на Семизвона.

– Это уж та-ак, – колыхнул толстыми щеками Тиша Глохтун. – Спросить насчёт Мокшеевой совести, так на том месте у него и собака не ночевала. Нету у него того места…

– А у тебя? – завизжал балалаечник, потрясённый скорым судом недавних друзей больше, чем самим предложением ведьмы. – У тебя-то… кто ночевал?! Дева Мария, что ли? Да она бы от твоего сала век бы не отмылась. Вот из тебя-то, из борова, самая липкая сажа и получится…

– А ведь и правда, – повернулся до Тихона Дикий Богомаз. – Из Мокшея больно сухая выйдет, обсыпаться начнёт. А из тебя как пристанет, так другой раз и мазаться не надо будет…

Но Тишу ни капли не смутил Прохоров сказ.

– Интересно, – прогудел он. – Навозякаешься ты моею сажею, а до кого потом пить-гулять пойдёшь? До Мокшея, что ли? Иди, иди. Он тебя угостит, чем кобель пакостит… А насчёт того, кого следует на противень да в печь, так тебя – самое время. Всё одно ты перед своею голой барыней скоро сбесишься. И сажа из тебя бешеная получится. Лучше давай, пока не поздно…

– Ну, Тиша! Какой ты всё-таки умный, – подхватился с полу Мокшей, пересел на лавку и приобнял Глохтуна за жирную спину. – Чо ты, паразит, вякаешь? – тут же напустился он на Прохора. – Ой, Богомаз! Беда с твоей головою! Беда… Я, конешно… грешен. Но я грешен перед мужиком. А ты?! Ты ведь Создателя под чёрта малюешь! И впрямь долбанёт он тебя по башке…

– Всё идёт к тому, – поимел глупость Фарисей оказать прорицателю поддержку, чем и просадил Богомаза до самой сердцевины.

– Ах ты, сверчок дохлый! – схватил тот книжника за шиворот, да так и поддёрнул его чуть ли не до самого потолка. – Да ты… Да я щас из тебя буквиц твоих паскудных наверчу и кренделей напеку! Вот уж когда мне Господь все мои грехи простит…

Выпуская злобу, Прохор держал Нестора на весу. Тот дёргал ножками – пытался встать на лавку, но только бился голенями о ребро столешницы, хватал широким ртом никак не идущий ниже ошейника воздух да всё сильнее выпучивал глаза.

– Давай, давай, Прошенька, давай! – догадался балалаечник, что дело идёт к завершению. Он оставил свои с Тихоном обнимки и кинулся к Богомазу наподхват.

Сперва он намерился ухватить Нестора за воротник, но не дотянулся и с проворством собаки нырнул под стол. Уже оттуда крикнул:

– Держи, Проша, держи! А я за ноги потяну…

Фарисей, чуя близость гибели своей неминуемой, стал торопиться тыкать слабеющими пальцами Богомазу в лицо, норовя напоследок выколоть тому хотя бы один глаз. Тихон понял его умысел и ухватил изобретателя тайной буквицы за пакостливые руки…

Ох и ловкими же оказались эти стервятники до чужой жизни! Такими же ловкими, какими были они быстрыми до дармового стола.

Кабы не Корней, читать бы Фарисею через малую минуту свою замысловатую книжицу перед Всевышним. Стратимиху он ловко отпихнул к порогу, брата долбанул по жирной шее. Прохору угодил кулаком под дых, а Мокшея уже сам книжник сумел отопнуть. Тот вылез из-под стола с разбитым носом, утёрся белёсой в полумраке ладонью, разглядел на ней кровь, проворчал:

– Не мог полегше…

Когда разбойная братия расползлась по лавкам, когда Корней повернулся до Стратимихи, полный намерения не выгнать её на метель, так хотя бы устыдить, что ли, решимость вдруг покинула его. Не увидел он в лице старухи ни злорадства, ни ехидства. Одна лишь смертная тоска была написана на нём. Тоска и страдание. И тогда Корней понял, что старая, затевая эту канитель, знала наперёд, что ни одному из этих словобредов не западёт в голову даже соринка того сознания, которое помогает простым людям, жалея ближнего, отказываться от собственной выгоды. Знала, но всё-таки надеялась, что перед нею люди…

Ну и вот.

Расползлись эти самые… люди… по углам: смущённый Корней воды Нестору зачерпнул, поднёс, чтобы тот побыстрее очухался.

Хлебнул Фарисей, башкою потряс, огляделся чумным псом и вообразил себе, что наступила всего лишь передышка. Опасность только затаилась.

Вот она… чёрной ведьмою стоит у порога, озаряемая зловещим пламенем печи: стоит, не уходит – чего-то соображает. Оно и понятно: в этакую-то метель разве только затем гнала её нечистая сила на Тараканью заимку, чтобы попялиться на бесплодную возню ошалевших от безделия дубарей?

Не-етушки, детушки!

Не для того медведь до кабана лезет, чтоб разузнать, о чём тот грезит.

«Ага, – смекнул Нестор. – Стратимиху Корней позвал с лихим умыслом».