Таисья Пьянкова - Таёжная кладовая. Сибирские сказы [litres]

Ещё день-другой повыпендривалась перед Корнеем гостевая братия, а там стала до него интерес терять. Нестору Фарисею, например, так и не удалось в старшом Мармухе докопаться до нутра. Что же до Мокшея-балалаечника, так этот Семизвон, после фазаньего наряда, вспомнил и глухаря, и кочета. Добрался до какой-то солнечной цапли (где он её поймал?), и на ней у переборщика, видно, заворот мозгов случился: взамен штанов стал юбку просить. Но главной причиной Мокшеева отступления послужило то, что припевки его ни с какой стороны Корнея не прошибали. На десятой, на двадцатой ли частушке сочинитель не выдержал, взъерошился:

– Ты чего меня не хвалишь? – зарычал он. – Я люблю, чтобы меня по сердцу гладили. Ласка внимательная мне для запалу потребна – понимать надо! Ведь я же воображенец!

– Похвалить бы можно, – схитрил Корней, чтобы того горше не разобидеть Мокшу истинной оценкой его способностей. – Похвалить – не гору свалить. Только моей голове, в картинках твоего воображения, мало чего понятно.

Но тот всё-таки разобиделся. Да ещё как. Даже обругал хитреца.

– Дуболом ты, – говорит, – с хутора. Лапоть верёвошный. Чего тут понимать? Тут и понимать-то нечего.

И ушёл. Дверью хлобыстнул и ушёл. И больше не захотелось ему, как он пояснил остальным, перед свиньёю бисер рассыпать.

Корнею желалось, чтобы и Дикий Богомаз о нём заявил то же самое, но увы. Этот помазок лишь обрадовался тому, что у Корнея случилось для него больше свободного времени.

Он всё чаще стал путать избяную дверь с котуховой, всё чаще складываться у косяка втрое и пытал Корнея:

– Ну? Как? Что в человеке главное? Разум или душа? Господь, он пущай мёртвых сортирует. А мы, живые, сами себе хозяева. Нам и разбираться, кто чего стоит. А для этого потребно мерило…

И вот что придумал Корней против этой пустомельни. Стал он, как только узрит, что Богомаз на дворе показался, из котуха выбегать, кидаться тому навстречу да молитвенно просить:

– Голубчик, Прохор Иваныч! Сготовишь мерило, оцени меня первым. Может, я в жизненном ряду и не числюсь вовсе…

Поначалу Богомаз высокородно кивал Корнею – соглашался. Но скоро стал тяготиться его назойливостью, морщиться, брови сводить. Потом не удержался, определил Мармухе место безо всякого мерила:

– Чего в тебе оценивать?! И безо всякой оценки видать, что ты дурак!

Определил и быстрёхонько убрался в хату, потому как, взамен ожидаемой обиды, Корней привязался его благодарить.

Вот хорошо-то! Вот когда выпало, наконец, Корнею маленько передохнуть.

Одну ночь он полностью проспал. Утром проснулся бодрым, весело к работе приступил. Но за нею опять раздумался. Да и странно было бы не думать. Лицо-то его обелело настолько, ровно бы кто всякую ночь тайно снимал родимое пятно, отмачивал от крови, а поутру опять накладывал да расправлял, расправлял…

Корней мог бы поклясться, что сквозь сон чуялись ему ласковые руки. Однако наяву никто его больше не пугал.

Пугал его Тихон. Видя в Корнее столь счастливую перемену да ещё подзюзюкиваемый шалопнёй, стал он неотступно донимать брата:

– Мажешься, – кивал он на его лицо. – А брехал, что сажи больше нету. Лучше отдай! Не то мы тебе морду-то прежней сделаем.

А ещё мучил Корнея интерес к тому, кто же всё-таки его тайный благодетель? Чем возьмётся им в уплату за столь великую услугу?

И тут подумалось ему: «Пойти, что ли, зеркалу поклониться, пока мучители мои спят? Может, чего и прояснится?»

Отложил работу, поднялся, на цыпочках в избу направился. Дверь отворил, а его в сени отдало пригорклой духотой.

Ещё бы.

Четверо здоровенных мужиков, разморённых жарой, распластанных вольным сном, лежат, многодневный хмель из себя высапывают.

Подошёл Корней до зеркала, взялся путём разглядывать. Завидная всё-таки работа! Добротная! Тыльная покрышка словно впаяна в раму. Края высоки – не меньше дюйма! Для чего такая заслонка? Что под нею упрятано?

Попробовал Корней ножом подковырнуть – не лезет.

Сходил за шилом. Стал со всех сторон подтыкаться под заслонку. И шило не идёт. В одном месте вроде пошло. Но тут Мармуху ка-ак шарахнет горячей силою. Ажно затрясло всего.

Отпал Корней от зеркала, на лавку хлопнулся. В глазах цветастые круги поплыли. И видится ему сквозь эти разводы, как вытянулась из зеркала по самое плечо женская рука и поставила перед ним золотую коробочку в табакерку величиной.

Да-а. Было такое.

Отметить чудо чудное Корней отметил, успел. Но что было потом – этого не мог бы он объяснить… даже самому себе. Вроде бы что-то подняло его с лавки и осторожно перенесло в клетуху. А четверо хмельных свистунов так и остались в избе доглядывать пьяные сны.