Таисья Пьянкова - Таёжная кладовая. Сибирские сказы [litres]

Только ведь у старшого Мармухи не было времени рассусоливать с непрошеными гостями. Ему надо было теперь в три винта крутиться: успевать угощать этих чванливых самодаров, хотя бы какой-то порядок на заимке держать, а главное, портняжить. Ведь когда половодье сойдёт, заказчик до него через Толбу побежит. Не вправе ж он, взамен готового пошива, выставить перед людьми всю эту брехливую братию. Но лишь только выпадала Корнею свободная минутка приступить к урочному делу, как тут же холера снаряжала до него то одного пустозвона, то другого. И всяк норовил окунуться в его душу по самую маковицу – чтоб вас чёрт кунал да потерял!

Нестор, к примеру, Фарисей, сполна оправдывал своё прозвание. Он постоянно подхихикивал каким-то потайным замыслам, заглядывал собеседнику в глаза, упорно ждал, когда же тот сам обо всём догадается. Чужая недогадливость, знать, сильно щекотала книжника: он всё прыгал разбойным курёнком, всё чего-то высматривал в человеке живое, точно улавливал момент, когда можно будет выклюнуть из него кусочек души. Корнею же он докладывал быстрым шёпотом:

– Я, знаете ли, пишу-сочиняю этакую книжицу… этакими литерами. Вот. Мне потребно, для её сотворения, прокопаться, знаете ли, в самое кровящее нутро человека. А разве в изгаженном нутре этакую-то малость отыщешь? – допытывался он и пыркал тонюсенькими губёшками, что означало: нет, не отыщешь! Затем он выкладывал перед Мармухою самый смак своего интереса: – Вы, Корней Евстигнеевич… человек кристальный. Но что вас сохранило в чистоте? А сохранило вас несчастье ваше. Неволя. А неволя не томить человека не может. Потому и захотелось, чтобы вы распахнулись передо мною всею истомлённостью. Доверьтесь мне, Корней Евстигнеевич, как страдалец страдальцу!..

С подобною белибердой Нестор появлялся в котухе по нескольку раз на дню.

Шёл до Корнея со своими острыми глаголами и Прохор Богомаз. Как только ему выпадала нужда чапать ходулями за сараюшку, на обратном пути никак мимо Корнеевой клетухи ему не проходилось. В три мерных шага одолевал он довольно просторные сени мармухинского дома, за порогом котуха медлил и вдруг разгваздывал дверь во весь мах.

Ему, похоже, хотелось застать хозяина врасплох за непременно поганым делом.

Корнею был хорошо слышен затаившийся в сенях Богомаз, но всякий раз при его появлении он сильно вздрагивал, ровно бы и в самом деле творил непотребность. При этом Прохор выпускал из-под ленивых век липкий огонёк догадки. А Корней, неясно почему, чувствовал, что попался, что теперь надо признаваться в чём-то, хотя бы самому себе, и оправдываться: нету, мол, кошки без оплошки…

Прохор на лавку обычно не садился – опускался на корточки у дверного косяка, припадал к нему спиной и улыбался Корнею по-доброму, почти по-детски. На это уходило мгновений двадцать. После отворял чуть видный среди волосни рот, и только тогда из него начинала производиться речь, которая всегда завязывалась вопросом:

– Ну? Чего поделываем?

Потом на лице Богомаза вдруг начинала обживаться мысль: дёргать его за ноздри, приотворять веки, шевелить бровями, даже ушами. Пыталась она и головой качать.

При этом Прохор произносил с расстановкою:

– Ни-ка-ко-го порядка не блюдём, ни-ка-ко-го.

Так он отдувался и принимался нажимать на Корнея, словно карманник на полоротого зеваку:

– Давай-ка мы возьмём да сойдёмся-ка на таком вопросе: чего нам не хватает в земном устройстве? А не хватает нам простого мерила. Если мерило придумать, то на Земле наступит полный порядок.

– А кто же в мерителях-то будет состоять? – торопился Корней размазать нарисованную Прохором картину.

– Кто мерило сотворит, – отвечал тот сердитым от обиды голосом, – тому и быть мерителем.

– Однако, – не одобрял ответа Корней. – Сам Господь, и Тот на сортировку такую не решается. Ежели Он и оценивает людей, то лишь после смерти. И разбирает их не по форме да разуму, а по нажитым грехам.

– Но ведь кто, как не Он, дал человеку разум? Для чего дал?

– Должно быть, для того чтобы он управлял сутью человеческой, согласуясь с душой.

– Ну а почему тогда только по душе судить?

– Ей всё приходится брать на себя, поскольку она лишь одна нетленна. Вот и судима оказывается она и за наплевательское к ней отношение со стороны разума, и за упрямое с нею несогласие телесной потребности нашей. А по разуму определять – больно хитро. Ведь всяк лицедей [92] Лицедей – двуличный человек, хитрец и ловкач. мудрей семи судей, а что точивый [93] Точивый – за всех страдающий, щедрый. Пров – тому хоть семь умов…