Таисья Пьянкова - Таёжная кладовая. Сибирские сказы [litres]

– Пфу! – плюнул Корней в сторону, и не захотелось ему любоваться даже Толбою.

Своей скотины Корней Мармуха не держал. За его золотые руки люди нанашивали в дом всякого корму вдосталь. В амбарчике у него, по ларям-сусекам, можно было полною пличкою [89] Пличка – совок для пересыпки зерна, крупы. подхватить сколь потребно и муки, и крупы всякой. В кладовке, с кручёной снитки, за потолочный крюк зацепленной, можно было срезать и кругалёк угодной колбасы, и рыбью вяленую либо копчёную штуку, снять со стены тяжёлую снизку сухого боровика.

Пожелаешь, заходи в просторный ледник, бери чего душа пожелает: вот тебе шматок сала с чесноком, вот кус грудинки наваристой, вот и филей – тонкий ли, английский ли; хочешь – баранина молодая; гусятинки пожелал – найдётся и гусятинка. Тут определён лагушонок с мороженой клюквою, там – брусника на меду, в погребке – капуста, редька, прочие огородные коренья…

Одним словом, о том, как перебыть ему завтрашний день, Корней не вздыхал. Было чего и в печатном штофаре поставить в престольный праздник перед желанным гостем.

Ну так перед желанным.

А какое желание могла вызвать в его душе Тихонова шатия-братия? Однако ж в народе на такой случай говорится: терпи нужду – не скликай беду.

Воротился Корней на заимку – зеркало в клетухе как висело, так и висит. Тут Мармуху и осенило: покуда поутру носило его вкруг дома, подговорщики Тихоновы и успели овальную позолоту на стену пристроить.

Ну что ж. Ладно. Повиси. Спешить теперь некуда. Воротится с Толбы эта свора, потихоньку и разберёмся. На трезвую-то бошку и чёрт бывает с блошку…

За такими надеждами Корней успел и порядок в избе навести, и плиту растопить. Поставил варево подогреть, сам в клетухе на долгом портняжьем столе крой разложил. Приступил туда-сюда измерять-прикидывать: так будет лучше спинку расположить, тут рукав пройдёт, а сбоку пола выкроится…

Крутит Корней мерками и так и сяк, по давней привычке приговаривает:

– Хорошо, отлично…

Наколдовывает стоит, а самого так и тянет заглянуть в зеркало. Но не решается. Вдруг да вправду… чёрная тень из-за спины!

Потом всё-таки не выдержал, потянулся, лицом отразился. Чёрной тени не увидал, а поразиться ему довелось: пятно его родимое вроде как потеряло свою прежнюю яркость, будто бы её щёлоком каким маленько отъело.

«Ей-бо, рехнусь, – подумал Корней. – Ума не приложу: как всё это растолковать? – Его даже беспокойство взяло: – Уж больно долго Тишкино охломостье [90] Охломост – тунеядец, мошенник. с реки не жалует – не случилось ли чего?!»

Ничего не случилось. Никаким половодьем Глохтуново братство не захлестнуло. Как только жрать захотело, ровно с каланчи слетело. Да разоралось во дворе столь ретиво, как будто новый Кучум на Сибирь пошёл.

Тут клетухина дверь расхлобыстнулась, с нею заодно разверзлась и Тихонова глотка.

– Эй, хозяин! – успел он выпустить из себя только одного раскатистого дурака и сразу же подавился удивлением.

Нет, не в Корнее узрел он перемену – увидал на стене овальное диво.

– Ё-о моё-о! – только и сумел он выдавить из распахнутого рта, и то захлопал от усилия глазами. Затем перевёл те глаза на брата и бухнул… телегу в мешок: – Где спёр?

– Опомнись! – сказал Корней.

Глохтун опомнился.

– Эй, робя! – крикнул он придержавшемуся во дворе хороводу. – Ходи сюда! – И первому подскочившему до закута балалаечнику объявил, указывая толстым пальцем на зеркало: – Глянь-ка, Ванька, что делает папанька… Пироги жрёт, а нам не даёт. – И привязался до Корнея: – На што тебе этакая царская штуковина? Ты чо, своею рожей собрался любоваться? А ну пусти!

Тихон оттолкнул брата, прошёл в глубь закута.

– Я его в избе определю, – сказал. – А с тебя и этого довольно, – буркнул, когда притащил из хаты и сунул на лавку облезлое старьё.

– Сам потом вешай, а щас подавай гостям лопать! – промялся народ.

И приступил тот народ лопать – себя по пузу хлопать. А как пентюх набился – язык распустился, форсун заиграл. Ну а на заимке-то… перед кем форсить? В Обзорине-селе этим самоумникам в рот заглядывать какие-никакие охотники всё-таки отыскивались; было на кого франтобесам выплеснуть свою пахту! [91] Пахта – оболтки из-под масла. А тут? На Тараканьей заимке? Кому она тут нужна, отрыжка их сытости? Самого-то себя этот клубок жвачки давно уже до ноздрей наслушался. Вот когда представилось им великим везением то, что на хуторе оказался прежде ими глубоко презираемый Корней.