Лев Воробьёв - Перед жарким летом

— Сейчас все объяснится, — поймала она его неприязнь и сжала щеки. — Анатолий! О чем расскажу, никто не должен знать. И никогда.

— Обещаю.

— Ох, наконец уехали мы. Несколько лет жили в Воркуте, а потом, генерал знакомый помог, и Сережика приняли в суворовское — в Москве. Я устроилась вольнонаемной. И тут, долго готовился, задал он мне вопрос. Да, об отце. Он и кисанькой, и лисой, и волком, а я одно: был военный, погиб. Фамилию придумала—Петров Иван Иванович, потом раскаивалась из-за имени-отчества. Врешь, говорит. Легко почувствовал, ни в чем ему не лгала... Все, училища хватит.

Ее душило. Вытащила косу из-под пальто и подперлась рукой.

— Приехали на старое пепелище. А Сергей как раз квитанцию денежную нашел: письма Ивановы все-все сожгла, а она завалялась. Вот и отец. Я говорю — нет, клянусь! А он уж не верит мне. И заставил, так унизительно было — устроить к нему. Ну, думаю, убедись.

В торопливости ей никак не хватало дыхания.

— Месяц спустя пришел хмурый. Нет, не он. Кто? Хочу знать, откуда я, чьи гены. Злобно, от былого согласия ничего. И язык не отсох, ахнула я в горячке. Побежал. Вернулся та-акой бледный, я говорю: доволен, сын?

— Кто же?

Косырев сорвался из любопытства, и сразу протянул руку— молчите. Но она глянула с кривоватой, как у сына, усмешкой и будто не сама, а кто-то за нее, спрятала косу под платок и, выгнув шею, сказала:

— Семенычев.

Косырев замер. Невольно подался в сторону. А она, уловив неприязнь, заторопилась еще больше.

— Знаете этого человека? Да, ни капельки, ни капе-люшечки романтики, гораздо проще. Был гадок с первого взгляда. Молодой тогда был, верткий, но никакой не злодей, ж-жалкая блоха. Момент подловил, единственный — ни раньше, ни позже. Вынырнула на диво, для ребенка жить... Но потом, потом!

Всхлип вырвался нечаянно и, чтобы не услышали, она платком закрыла рот, задушила себя. Раскаиваясь, Косырев положил руку на ее плечо.

— Теперь-то понимаете весь стыд? — дернулась она. — Единственный теперь выход — уехать. Днем еще сказал, чем-то затронули вы. Он ночами занимался, заслужил свое направление.

Косырев смолчал, ей показалось — с холодком, и она сорвалась еще горячее,

— Сейчас только вы, больше никто. Меня отбросил. Девочка эта, Еленка, благодетельствует, напоминает ущербность. А он все, все понимает.

Она сжала его руку. По наитию обернулась в окно, вскочила и воскликнула шепотом:

— Вот он!..

По полу двигалась тень. Прошла мимо.

— Я помогу, — Косырев тоже встал. — Обязательно.

Ловя на слове, перебросила платок за плечо.

— Прощайте, Анатолий Калинникович. Спасибо... О, извините, забыла. Я ведь на прежней квартире, где с бабушкой вашей... Так вот. На днях заходила приезжая. Елена Петровна.

Косырев сжал руки до побеления.

— Я еще в эвакуации, еще девочкой приметила ее,мы всех эвакуированных знаем. Отыскала через адресный стол. Расспрашивала о семье, о вас. Но что я могла?

Поняв, как ему это важно, она робко спросила:

— Вы знаете ее? Такая красивая, одета хорошо. Будто прощалась.

Скривилась, подумала и о своей предстоящей разлуке. Махнув рукой, убежала наконец, как-то боком. Вслед за ней вышел и Косырев. Стало горячо, усталость прошла. Лететь бы, торопиться, а теперь этот дурацкий поезд. Всякое бывает, бывают бесконтрольные моменты. Их последний разговор! Зажмурился от стыда.

К перрону, толкаемые бодро пыхтевшим маневровым паровозом, двигались вагоны. Оставался час, он резво побежал к телефонам. Провод был оборван. Второй автомат упрямо возвращал монеты. И только в третьем раздались длинные гудки.

— Алло, — отозвался евстигнеевский голос.

— Это я. Прошу извинения, что невольно...

— Ах, какие церемонии! Ты на вокзале? Еду.

Перрон ожил. Вокзальная дверь, не закрываясь, выпускала громко говоривших людей. Косырев затесался в толпу. Сергей сидел, упершись локтями в колени, и нервно приглаживал волосы.

— Сережа...

Тот вскочил, надел кепку. Они пошли по перрону, вдоль пустых рельсов, вдоль фонарных столбов, на которых мерцали газосветные лампы. Боковое освещение выделяло длинные ресницы Сергея, глаза блестели, осунулся. Противоположные желания переплетались в нем. Руки были глубоко засунуты в карманы.

— Я вообще не пришел бы, Анатолий Калинниковнч. Но... Действительно можно подумать: сыночек великовозрастный навязывается. И к кому? Не к простому работяге. У-ух!

Он сорвал кепку.

— Сообразительные, разберемся, — подбодрил Косырев.

Сергей глянул с чутким интересом.