Лев Воробьёв - Перед жарким летом

— А вас еще полюбят, вас можно полюбить.

И тут же вскочила и, мелькая ногами, бросилась к выходу. Троллейбус замедлил ход. Но она, как пружиной подкинутая, снова вернулась, сунула Косыреву котенка, который запищал и, коготками срываясь, вцепился ему в пальто, сказала со смешком: «К Евстигнееву идете, ему и отнесите», — и успела выпрыгнуть в открытую дверь. Уже с улицы крикнула:

— Вам через две остановки! До свиданья!

Троллейбус тронулся, в заднем стекле мелькнула ее машущая варежкой рука. Косырев прижал к себе котенка.

Блаженный был этот миг. «Вас можно полюбить». Не от себя, от другой, неизвестной женщины, она сказала убежденно: «Вас еще полюбят». Будто предсказание, которое не может не оправдаться. И в этот миг Косырев почувствовал, что, хоть и столько времени пропало врозь, бездарно и невозвратимо, но есть надежда, и она разгорелась ярко, и есть воздух, есть снег, есть радость. Все поправимо, он найдет Лёну. Как хорошо жить!

Он пересел спиной к водителю, чтобы лучше видеть другие лица и глаза. По случайности, они были все как на подбор, светлые. Косырев был темноглазый, но он любил светлоглазых.

Снегопад кончался, белые мухи скользили по невидимым спиралям. На этой улице снег лежал ровнее, чем везде, а вдоль панели расхаживал высоченный милиционер, Заметив Косырева, он взял под козырек, и молодое черноусое лицо улыбнулось.

Минуя лифт, Косырев поднялся на третий этаж. В квартире разыгрывались гаммы; звуки шли ровными рядами, чтобы попятиться, а потом забраться еще выше. Обивая снег, позвонил. Изнутри побежали наперегонки. Дверь открыла тоненькая девочка в школьной форме, а сбоку выглядывал стриженый мальчик. У обоих были евстигнеевские — изучающие — глаза.

— Вы Анатолий Калинникович? — спросила девочка. Она хотела взять поклажу, но мальчик опередил ее. Пока он водружал чемоданчик куда-то выше головы, она веником обмела ноги гостя. Оставшись без дела, мальчик засопел, Косырев подмигнул ему и, как фокусник, выкатил из-под шарфа теплый живой комочек.

— У-ух! — выдохнул мальчик и, мигом подхватив зашипевшего котенка, с хрипотой от волнения спросил: — Это мне?..

Глядя в круглые глазки мальчика, не верящего в свое счастье, Косырев кивнул. Руки девочки завистливо потянулись к маленькому существу, но брат обеими руками прижал котенка.

— Не трогай. Ну, отстань, Га-алка.

Однако в коридоре послышались хозяйские шаги.

— А-а-а... Пришел, пришел!

Улыбающийся Евстигнеев подхватил косыревокое пальто.

— Молодец! — воскликнул Евстигнеев, тиская его в объятьях. — Точно, минута в минуту. Что я, Анька, говорил,— обратился он к жене,— в столице время ценят. Давайте знакомиться. Анатолий Калинникович, друг детства. Моя жена Анечка, Анна Ивановна. И наши ребята...

— Эт-то откуда?

Анна Ивановна склонилась над Павликом. Он прижал котенка.

— Мама, мамочка... Это дядин подарок. Ну, пожалуйста.

Она повернулась с непонимающей улыбкой, в середине губы остались сомкнутыми, а уголки разошлись. Косырев виновато поежился.

— Только надо помыть, грязный, наверно.

Дети побежали наперегонки, взрослые двинулись вслед. В большой комнате, усадив гостя, Евстигнеев сел напротив, Анна Ивановна на подлокотнике его кресла. Над высоким ее лбом и дугами темных бровей прическа воздвигалась волосинка к волосинке, а искристые глаза с симпатией разглядывали Косырева. Лет тридцать пять, — как и Лёне теперь, — на висках веселые морщинки.

— Как город? Не узнать, брат?

Косырев, в прекрасном настроении, согласно кивнул.

— Конечно, чудес понаделано.

— Завод металлоконструкций видел? Гигант! Это ж надо самому посмотреть. А стекольный? У нас песок особый, на всю Европу и Азию, и для производственных, и для художественных надобностей. Чехи приезжали, а и те ахнули. Видел?

Евстигнеев, обнимая жену, ждал восторгов приезжего, совсем не чужого человека. Вернулись оживленные дети, и он прижал мальчика к себе, рядом с матерью, погладил по голове. Павлик приклеился глазами к Косыреву. Лицо Ивана Ивановича сегодня посвежело, отоспался, что ли, после тяжелых дней. И глубокие, обветренные складки приобрели иной, мягкий рисунок.

— Кое-что видел, — замялся Косырев.

Лоб Евстигнеева пересекли морщины.

— Постой, ты пешком? А где Сергей? Я ж ему сказал: не оставляй ни на минуту.

— Повозил, повозил досыта, — чтобы не выдать, Косырев не называл срока.