Лев Воробьёв - Перед жарким летом

— И с ним Толятя?

Марь Васильна сердито вскинула глаза и с размаху хлопнула по клеенке.

— Ты видел?! Ах, бес какой! Мало что Тольке в голову взбредет — ненормальный. Ведь обещал же, обещал.

Она сжала руки. Еленка с укором подняла на Косырева свои глазищи, а он от неловкости, совсем уже не к месту, брякнул Сергеево наблюдение.

— Краску-то, говорят, не тем путем добывают.

— Кто тебя надоумил, — вздрогнула Марь Васильна и проницательно глянула ему в глаза. — Говори, кто?

Она пригнулась к Косыреву.

— А-а, Сережка... Ну-ну, а откуда его знаешь? Злится он на Петра Елизаровича, но такое... Не думай, из Омска привез, всю квартиру заполонил. При всей религиозной дурости копейки себе не возьмет! Ему другое надобно... Ох, Сережка, путаник негодный. Пусть покажется, жених эдакий.

Косырев, спасаясь от неловкости, с улыбкой глянул на Еленку. Та вскочила с сундука.

— Как не стыдно, бабушка!

Она хотела уйти, но Марь Васильна ловко поймала за руку и, притянув к себе, забормотала, поглаживая:

— Ну-ну, успокойся, шучу. У нас с тобой впереди женихов этих—у-у-у! Это я лошадка была некрасивая, а ты вон какая. Сергея мы приструним. Знаешь, Толя, чей он, Сергей-то?

— Знаю.

— Неужто поделился, скрытник? Парень хороший, только путаный. Ксения вся для него. Кто отец, знает она сама да твоя покойная бабушка. Эвакуированных много тогда наехало, они и уплотнились в одной комнатенке. Повезло Ксении, все же помощь...

Косырев помолчал, обдумывая. Дневник.

— Когда он родился — Сергей?

— После войны. Разные ходят слухи об отце-то. Говорят...

Но Еленка мигом накрыла ее губы ладонью и, запрещающе глянув на Косырева, твердо сказала:

— Не надо больше. Некрасиво это.

Косырев нащупал под столом чемоданчик, — пусть дневник передадут Ксении, — но помедлив пальцами на замках, передумал. Марь Васильна поцеловала внучку и подошла к окну.

— Гляди, снег какой начинается, — сказала она с тревогой. 3— И Славки след простыл.

Глянцевая карточка лежала на столе, напоминая о недавней душевной беседе. Как жаль, сбил нечаянно. Но Марь Васильна махнула рукой и, опять присаживаясь к столу, сказала:

— Ничего... Зря я, сбережет его Петр Елизарович. Выпьем еще, Толя, гость наш дорогой. Давно не трогала, а сегодня понравилось чегой-то. Хороша облепиха, лучше ананаса.

На дне бутылки лежали желтые побелевшие ягодки. Косырев выпил и взял яблоко. Оно хрустнуло на зубах, крепкое, как капустный кочан, с детства знакомого моченья, Еленка, глядя на них, забавно сморщила носик. Светлые волосы, широко расставленные длинные глаза, тонкая, почти мальчишечья фигура. А ведь Косырев приметил ее на лекции, он всегда выбирал трех-четырех и по ним сверял впечатление. Ее глаза были экраны, в которых отражалось непосредственно. Володькины глаза. Странное чувство вины перед ними...

И тут грохнула дверь, ворвался — весь в снегу, мокрый, шнурок башмака волочился по полу — Славка. Озираясь на Косырева, заспешил:

— В церкви нету, у дяди Толи нету, уехали в Заведье.

Марь Васильна развела руками. Подошла к буфету и, пошарив на полке, сунула Славке двугривенный — на кино.

— Шнурок завяжи, мучитель материн.

Но Славка, получив желанное, вмиг исчез, и они услышали, как он запрыгал через три ступеньки по лестнице.

На улице совсем помрачнело, снег лепился в окно. Зажгли свет. Косырев посмотрел на часы — четыре. Надо было идти к Евстигнееву.

— Ой, жаль, не дождался, — загорюнилась Марь Васильна. — Жалеть-то как будет. А может, останешься на денек?

— Останьтесь, Анатолий Калинникович.

— Какой он тебе Анатолий Калинникович, — осадила Марь Васильна. — Называй дядя Толя. Один есть, будет второй.

— Пусть как хочет, — улыбнулся Косырев.

— Жаль, жалко. В два ночи уезжаешь? Ну, я их на вокзал, на вокзал пришлю. Карточку лучше в чемодан положи, поломаешь в кармане. Вот банку яблочков завязала. И тебе мой совет — женись. Нехорошо одинокому, станешь злым, безразличным. Вгляделась — есть в тебе молодое, крепкий еще, детей доведешь до возраста. Деньжищи-то куда деваешь?

— Деньги, верно, скопились. Марь Васильна, дорогая, может, вам нужно? Мало ли что. Ну, пожалуйста...

Он осекся под Еленкиным пытливым взглядом.

— Да что ты!—вскричала Марь Васильна. —У нас все хорошо зарабатывают. И пенсия идет. Еще чего выдумал! Женись, найдется им дорога.

У выхода она заплакала.

— Ну, теперь все исполнила. Не увидимся уже больше, Толя, чувствую. Ждала тебя, теперь помру. Прощай.