Александр Маркин - Дневник 2006–2011

14 августа

На день ездил в Питер к редактору. Там все другое — лица и цвет кожи тамошних жителей, одежда, жетоны в метро, погода, все мрачное, а, может, я начитался в свое время Достоевского. В ночном поезде ехал в купе с пожилой женщиной и молодой парой, пожилая женщина быстро заснула, а парень с девушкой вместе залезли на верхнюю полку, и она ему там дрочила в темноте.

ЦЮРИХ, 23 августа

Иногда во сне я думаю, что мог бы больше никогда не просыпаться, проснусь я или нет — зависит только от меня, нужно просто решить; сегодня проезжал мимо кладбища с огромными воротами и понял, что я понимаю людей, которые до последнего цепляются за жизнь, здесь таких много, но людей, которые от жизни устали, я тоже понимаю.

Ездил в аэропорт забирать коробки со своими книгами, здание грузового терминала — бесконечные коридоры с сотнями одинаковых белых дверей, все для того, чтобы люди чувствовали себя неловко, ошибались дверью, попадали не туда; смешно, что тысячи людей считают, будто Кафка мог предсказать кошмары современной жизни.

1 сентября

Переехал из ужасного общежития в квартиру. Квартира совсем не такая, о которой я мечтал, но сойдет для одинокой жизни, маленькая, но с большими окнами и стеклянной дверью в сад.

Падчерица дочери Гофмансталя умерла в начале августа.

В поезде: швейцарец, лет 20, в джинсах и серой футболке со спортивной сумкой; потом заметил: по всей правой руке от плеча до запястья огромный красный шрам. Швейцарцы с переломанными руками. В переломах, ранах, следах от переломов есть что-то привлекательное — приоткрывающийся внутренний мир. Сентиментальный топос. Переломы говорят нам о несовершенстве совершенного тела, о непрочности всех вещей. Швейцария — рай переломов.

13 сентября

Возвращался домой на велосипеде, свернул в какой-то переулок, думал срезать дорогу, проехал три дома и оказался у закрытых ворот кладбища, поехал назад, проехал еще три дома в другую сторону и оказался у себя. Кладбище всегда ближе, чем ты предполагаешь.

16 сентября

Всю неделю сижу допоздна на работе у монитора, потом ночью еду домой на велосипеде. У меня бессонница, я думаю, что если поеду на велосипеде, то устану и захочу спать, когда приеду домой. У нас на улице уже несколько ночей подряд снимают какой-то фильм; стоят и светят прожекторы, по всей улице протянуты толстые провода, при этом очень тихо. Дом, в котором снимают, — двухэтажный деревянный барак, днем видно, как с фасада слезает краска, но ночью ничего такого не видно.

Негры — это так страшно! Они будто бы растворяются в темноте. Потом могут неожиданно возникнуть перед тобой, сверкая глазами. Не знаю, как Наталья Николаевна жила половой жизнью с Александром Сергеевичем — мне кажется, что ебаться с негром — это ужасно, как будто тебя ебет тьма. Я боюсь, что ночью кто-нибудь подойдет к моей стеклянной двери и будет смотреть на меня из темноты, лисы приходят иногда.

18 сентября

Ходил сегодня на Малера . Странная музыка, словно сон во сне, мелодии как двери в пустоту, мотивы пытаются зацепиться друг за друга, но не могут, между ними нет никакой связи, как нету на самом деле никакой связи между сном и реальностью. В оркестре я хотел бы бить в тарелки. Они большие и блестящие, в них бьют в самый ответственный момент, все остальное время можно сидеть на стуле, главное не заснуть.

24 сентября

Ездили на Рейнский водопад, и потом мне всю ночь снилось, будто я в него падаю, проснулся в ужасе. Поскользнуться и упасть в водопад где-нибудь в Лаутербруннене — это прекрасная смерть, а расшибиться о камни на Рейнском водопаде, на глазах у тысячи туристов, было бы очень унизительно.

2 октября

Ездили вчера в Винтертур на выставку фотографий про темные стороны человеческого бытия. Фотографии разбили по темам и повесили в разных комнатах. Фотографии, на которых все темно и ничего не разобрать, повесили в синей комнате. Фотографии с мускулистыми мужчинами — в желтой. Эротику в повседневности — в фиолетовой комнате. Японских фотографов и Михайлова — в самых дальних углах, чтобы не шокировать публику. На каждого Мана Рэя, увы, обязательно найдется какая-нибудь Маргарита Шмидт-Тифенкеле, передовая фотохудожница из Франкфурта-на-Майне или Берлина, которая засунет себе в пизду огурец, сфотографирует это дело крупным планом или на поляроид, распечатает размером метр на два, а лучше три на четыре и назовет это «Без названия (Судьба женщины‑5)». На выставке я все время думал о том, что у меня не было секса с весны.