Леонид Лушников - След заката

— Ну да!.. Мы пахали…

— Зануда! — вконец обиделся мужик, собирая в сумку инструмент. Правый карман с утра прожигал пузырек с тройным одеколоном.

То ли медвежье сердце и разные мази, изготовленные на внутреннем жиру Трифоновым по какому-то одному ему известному рецепту, то ли природная российская живучесть, не раз выручавшая старого воина, а только к полой воде вышел мужик на бережок своими ногами и погнал катер по стремнине, с радостью созерцал берега, орудуя ловко штурвалом. От волнения командовал сипло, по-сычиному:

— Заводи тросы!.. Так, Гришка!.. Ниче-е-е! Еще походим…

Григорий, радуясь за старика, ухмылялся, глядя на то, как выводит Ветров на стремнину сплотку из бревен, чудом разминаясь с каменными лобинами шиверки, покрикивал:

— Ну и лады!.. Бересенька-то лучше всяких докторов… Зиму-то я кажну ночь видел, как стою за штурвалом. Уходил по реке и будто бы все мели вымерял, да в лоцию заносил. Вот до чего породнился!

Ветров не смахивал попервой слез, выжатых встречным сырым ветром, швырявшим по реке волнение. Теперь, как и раньше, он ежедневно поднимался на палубу, часами теснил бревна в порт, а приморившись, годки-то уж не те, сидел тут же в рубке, курил свою трубку, подсказывал рулевому, глядя на шумное месиво бревен, толкавшихся в запани, словно рыбины в неводе:

— Потихоньку, Гриша! Потихоньку… Пораненная лесина уже брачок с нашей стороны…

Поджидая катер, Матвей Егорович проводил долгим взглядом технику, шедшую на гриву. Солнце пригревало. Ветка, воткнутая в песок на урезе, медленно отодвигалась на сухое. «Падает вода. Успеть бы запань зачистить… Че-то Гришка припаздывает? Прогулял, поди!» — мысль рвалась. Заводчане, спешившие по гудку на смену, позвали:

— Айда с нами, Егорович! Рыбалить, что ли, собрался?

— Нет! Он Машке свидание тут назначил, — пошутил мужик с белесыми, словно вылинявшими, бровями, приезжавший в Айгир на вертушке из Атамановки.

— Ха-ха-ха!.. Ох-хо-хо!..

— Брысь, балаболы! — притворно окрысился Матвей Егорович, сам подбросив: — На кой мне Машка! У нее, поди, заслонка-то уж проржавела. Я вон Катьку Лепехину пощупал бы!..

— Ха-ха-ха!

Лепехина, тихая бабенка, вдовая с прошлого года, только поджала губы, сверкнув серыми смешливыми глазами. А Мария Зыкина, важно шагавшая под ручку с новым своим сожителем, приблудившимся откуда-то на дармовые харчи, услышав обидные слова Ветрова, взвилась ураганом:

— Заржавела!.. А ты, бородатый дьявол, меня пробовал?! Мореман… с ракушками меж ног! — выкрикивала Зыкина. — У тебя давно уж все упало!..

Сожитель, боявшийся всякого скандала, тянул ее, приговаривая:

— Машенька, пошли-пошли!

Народ ржал до самой проходной. Меж тем солдаты разбирали понтоны, выбивая кувалдами железные клинья. Железо гудело на всю округу. Эхо билось об утес Айгир-Камня, будоражило. Трифонов, завидев соседа, свернул на минутку. Пяля большие черные глаза, спросил:

— Гришку поджидаешь?

— Его-о-о!

— Я вот чего, Матвей! Чуешь, по чью душу вся эта техника прибыла?! Теперь бедой явно запахло. То были разговорчики. Думаю, после работенки мужикам надо собраться да покалякать на эту тему. А то мы, как мыши… В норки забились. Я написал письмо в обком. Самому Мажитову. Только отправлять не стал. Ноне героев не чтят. Понаделали, как нерезаных собак. Попервой к Назарову надо. Понял? Привет!

Вечерком, когда солнце подсело низко над хребтами, собрались на березинском огороде возле низких мостков, касавшихся иссиня-черных вод старицы. Сидели кто на чем. Баб не взяли, зная, что те могут повернуть серьезный разговор в другую сторону, мимо дела. Да и Трифонов припер из погреба запотевшую на воле четверть самогона. От старой завадины, крытой листьями кувшинок, несло болотцем. Старица начала заболачиваться. На той стороне вспыхнули огни заводского поселка. Ухали прессы в кузнечном цехе, визжали пилорамы. После первой все внимательно слушали Трифонова, затеявшего серьезное дело. Старый авторитет, еще сохранившийся с далеких времен, когда запросто ручкался с высоким начальством не только в области, но и в центре, подтягивал к спокойствию мужиков, не любивших ввязываться в споры с чинами. Тем более, когда главный в них Колька Березин. А тому палец в рот не клади.

— Надо народ весь поднять, — строго говорил Трифонов, обводя всех пристальным взглядом выпуклых глаз. Многие не выдерживали и отворачивались. — Что ни больше подписей, то дело лучше выгорит! Не может деревня умереть! Жизнь наша порушится сразу не как при Хруще, когда резали скотину и земли… Березин добить хочет!..