Леонид Лушников - След заката

Березина на старых дрожжах развезло быстро. Он еле-еле шевелил протезом. Чтобы сократить путь в деревню, двинулись через старицу по льду, испещренному следами животных и людей. Оступаясь с тропок и кучно падая в сугробы, пели и хохотали, как на представлении. Где-то сбились с пути, хотя стоял зимний полдень, правда уросно-морозный, и не попали в березинский проулок, а выбрались по целине на сугроб возле чьей-то бани. Трифонов долго созерцал со снежного гребня деревню, удивленно бубнил:

— Сроду с этого боку домой не ходил! Это куда же мы, Петя, запоролись?! Можа, мы уже в Атамановке?!Да нет!.. Вон, вроде бы, мой дом!

Петр Семенович соображал плохо. Он стоял рядышком, придерживаясь за полу трифоновского полушубка, бормотал, силясь что-то понять, пяля глаза навыкат:

— Ежели… Баня Матвея! Дом же впереди?!

— Ну!

— Вперед! — сипло заорал Березин, скатываясь с сугроба. Матвей Егорович в это время отдыхивался после работы во дворе, сидя на лавке, поглаживая колени. Перед ним, нагнувшись, стояла жена и стягивала с ног валенки, поругиваясь больше для порядка, любовно:

— Опять застудил. Весной за штурвал не пущу, так и знай. Отошел малость… Без тебя обойдутся, чать не маленькие!

Матвей Егорович промолчал, зная, что, заведи только, будет шпынять без умолку. Не штурвал катера снова подсадил его силы, а гибель любимого двоюродного внучка, Сашки. Тогда, в августе, на похоронах, он стоял над могилой в полном параде. Грудь в орденах, завоеванных еще в Гражданскую и полученных за труды после. Петушился он перед этим, как мог. А тут подкосились ноги, просились к земле, распахнутой для последних объятий парня. Совсем недавно гонял он мяч со сверстниками на прогоне, бегал за девками, ныне же покидал мир навсегда в железном бушлате.

— Седни же свези меня, Алеша, на Синельников, — тихо попросил Матвей Егорович, когда возвращались с кладбища. — Там и помяну всех разом… Что-то муторно мне сидеть рядом с Ванькой Климовым.

— Свози, Алеша, — проговорил охрипло Петр Семенович, сидевший рядом с Ястребовым.

В деревне и поселке притушило горе жизнь. Так, пока не захмелели, потихоньку теплилась в горьких поминальных речах за большим столом на лужайке, прямо у ворот. Над рекой, извилисто и весело убегавшей меж гор на юг, радовалось августовское чистое солнце. Тайга кипела шумно от ветерка, дыбилась зеленой пеной, рябилась серебряно суводь возле камня, где всегда притыкал тупым носом катер Матвей Егорович Ветров. Каменные лобины прижимов, косо стесанных вечным движением вод, мокли на глазах от брызг порога.

Алексей, оставив старика возле замшелого от времени обелиска, под которым не одно десятилетие лежали его друзья-мореманы, влез на самую макушку Синельникова Камня, спугнув рыжего коршуна, дравшего тут зайчонка, присел возле отвеса, изредка переводя взгляды на Ветрова. Старик застыл на лиственничной плахе, установленной на двух валунах, со стаканом в руке, где колыхалась водка, шевелил усохшими губами:

— Простите, браты, что редко стал навещать вас! Стар я! Сегодня вот внучонка похоронил. Такого же молодого…

Томился он на скамеечке долго. С невероятной болью и с большой радостью одновременно вспоминал свою долгую жизнь, не смахивая набегавшие на щеки слезинки. Боль шла не оттого, что где-то пересиливала она отраду и жизнь, была в суетных заботах и больших трудностях, а оттого, что проскочила она, как вода сквозь порог, быстро, оставив на теле и в душе метки, память всю в изгибах и тяжелых валунах. Тут же пришла на память та торжественная година, когда, выздоровев от ран, сразу же после шумной свадьбы, поехали с Анной на Волгу, на свою родину, где остались мать, отец, сестры и братья, а также многочисленная родня. Страшно хотелось взглянуть на землю, где прошли детство и юность, где потомственные рыбаки и плотогоны пели на зорях свои песни, пришедшие на волжские просторы со времен далеких и бурных. Писал письма уже с Бересеньки, но ни ответа, ни привета. «Война! Разруха!..» — думал Матвей Егорович.

А река, как и раньше, тащила на себе грузы России-матушки. В Самаре ждать пассажирского парохода, ходившего в верха раз в неделю, не стали. А напросились у шкипера на буксир, идущий за плотами. Высадились они на пустынном берегу. Матвей Егорович удивился тому, что кругом стыло безлюдье. Раньше, бывало, тут носилась ребятня, шла мелкая торговля рыбой и всякой всячиной, стояли баркасы-волжанки, ожидая выхода рыбаков на тоню. Да и выше стояла пристанишка, где Матвей боцанил по юности, пока не забрили во флот. На душе стало тревожно. Они скоро поднялись по песчаному яру на гору, где стояла деревушка Прибрежная, обдуваемая ветрами со всех сторон. Анна, впервые покинувшая свои таежные урманы, все время дивилась простору, обилию садов.