Леонид Лушников - След заката

— В Караганду не поеду. Отец Виктору работу предлагает, но тот, как баран, упирается. А там полно бандитов и ветра, Грунюшка!.. Степь…

— Без мужа-то, чать, скучно будет! — Груня любовно гладила пушистый мех шубки. — Я так не чаю!

Рита ухмыльнулась.

— Вот там я совсем одна. Гоняется по степи за урками. Сорокина убили. Да и сам весь в ранах. Страшно, Грунюшка! Не поеду!

Уазик вильнул за ограду церкви. За леденистой Бересенью пропищал редкий теперь гудок тепловозика, тащившего состав из трех платформ с дровами. Где-то за площадью, возле поселкового клуба, все еще задыхался баян. Праздник на селе только-только начинался, разгорался, набирая обороты. Мороз дышал жгучим поветрием. Дмитрий, поставив правую ногу на комел, лежавший возле ворот лет сто, не гниющий от того, что весь пропитан лиственничной серой и со временем становился еще крепче, костенел, звенел железно, вспоминал тот мартовский утренник, теплый и веселый, омраченный дракой Василия с Алексеем. Вот тут, в таком же сугробе, выкинутым со двора валялся брательник, рыгая кровью. Остывшая было за годы вражда, всколыхнулась с новой силой. И Дмитрий понял, что добром все это не кончится. Тоска пронзила сердце, захотелось еще пить. Подтолкнув жену в проем калитки и захлопнув ее за собой, Дмитрий пошел вразвалочку к резному крылечку, не в силах отринуться от дремучих, как тайга, навязчивых и горячих мыслей о мщении…

Шарыгин уже сидел в одиночестве за столом. Подмигнув вошедшему племяшу, проговорил, усмехаясь:

— Давай, Митя, шарахнем еще по малой! А то эта орава, как грачи, налетела. Даже кусочка поросенка не оставили. Косточки погрызли. Шакалы! Ну, жрут?! — он хохотнул. — А Ритку были готовы на кусочки разодрать!

— Да брось ты это! — вяло проговорил Дмитрий, изнуренный недобрыми мыслями о Березиных. — Наливай!..

Так и тянуло Дмитрия рассказать дядьке о Василии, но помешала Груня, присевшая с уголка.

— Может, солененького чего? Аль щей? На дармовщину сколь добра пожрали.

— Неси щей. А жратву не жалей. Живы будем, еще добудем. Матка вон пузатая ходит. Да и телки подрастают, — проговорил Дмитрий. — Зато знаем, кто чем дышит… Ну, с удачей! — поднял он рюмку. — Витолов обещал нарезать клин за Гремучкой… Это уже дело. Там земля богатая и луговина покосная. Земли много бесхозной. Главное, умело ею воспользоваться. Мельницу бы восстановить…

— Быки там стоят еще добрые и жернова валяются без дела в речушке. Если взяться, то быстро можно наладить, — вторил Дмитрию Шарыгин.

— Вот тебе и дело, дядя! — метнул взгляд Дмитрий на жену. — Зову-то не зря!

А над горами уже вовсю вставало солнце. Ветер притих и мороз зазвенел еще шибче. Все еще впереди. Зима вошла…

Жизнь, как точильный круг, крутится-вертится, искрясь хвостатыми искрами, веселыми, но не жгучими. Но стоит времени поприжаться поплотнее, как распалится и выметнется чадящее полымя, обжигающее не только сердце, но и душу.

Менялись с удивительной быстротой времена года. Пришла весна, а за ней и лето. Томились длинными светлыми ночами туманы, восхищали людей восходы и закаты, высветливая пути к дому призрачными всполохами, к вечному пристанищу, чем силен человек, по неписаному закону от дня рождения…

Неожиданно для селян закончилось мирское существование Трифонова, дала глубокую трещину жизнь, прошедшая в тяжелом труде, гульбе и свободе. Нашел он свое пристанище в Сорочинском монастыре. Большие и жилистые руки русского мужика, поросшие дремучим волосьем, никогда в жизни не искавшие покоя, тянувшиеся к делу во благо, неожиданно научились креститься, а спина, таскавшая на себе тяжелые лесины, отбивала поклоны плоским ликам святых, изображенных на иконах. Не гнулся он ранее ни перед кем. Так уж скроен был железный лесоруб, прозванный с легкой руки любимого вождя. Не в его правилах было прозябать в тиши и покое, прятаться за спинами в уютном местечке, куда не заглядывают жизненные сквозняки, довольствоваться честно заработанной славой и достатком. Сверкала его грудь золотыми звездами Героя, добытыми на лесоповале. Тогда ему нужна была свобода!.. Вот ради нее он не жалел себя, надламывая хребет, ради вольницы, ну и слову, данному дорогому и любимому вождю, в которого верит до сих пор, как и Алексей Ястребов. Правда, бросив работу на лесосеках после смерти Сталина еще в полной силе, он и на Айгирском заводе стал передовиком, распуская вековые лесины на пилорамах с той же любовью и мастерством, словно это было не умершее дерево, выловленное из сортировочного бассейна и просушенное на ветрах Бересени, а живое существо, требующее душевного подхода и ласки… И завистников у него тайных было хоть отбавляй! В глаза боялись!.. Конечно, помимо наград и славы, деньга лилась в его клешнятые руки, не знавшие покоя, золотым ручьем, но надолго не задерживалась. Буянил по пьяни, ерничал, а в молодые годы учил Марфу, как нужно с ним жить и ублажать, и сор из избы не выносить, а прибыток не прятать в чулки… Ради куража мог всю получку спустить за один день! И все у него было в руках… И море водки… И бабы на стороне, когда ездил по санаториям да домам отдыха… Побывал на свидании со смертью, когда на лесосеке неожиданно провалился в незамеченную лесорубами под хребтом медвежью берлогу. Поднявшегося бурого зарезал ножом, но тот успел-таки ему вырвать ребра и чуть-чуть не достал когтястыми лапами до сердца…