Леонид Лушников - След заката

— Врешь же, Чеснок! — лицо Фролова покрылось бурыми пятнами. — А зачем же тогда приезжал рижанин?

— Сказать, что денег нет…

— Ладно, потом поговорим! — с угрозой прошипел Фролов, следуя дальше. Поверх голов гостей Фролов видел, как голощекий бабник и гуляка землеустроитель Витолов, не пропускавший в селе ни одной пьянки, ухватив за пышные бока хозяйку, испуганно пялившую глаза на мужа, волочил ее по комнате в фокстроте. Фролов ревниво усмехнулся, волновало его другое: «Пусть пока тешится! Человек нужный! — подумал он мельком. Мысли голготились возле другого. — Подарочек под Новый год. Сучье рыло! Решили кинуть! А может и правда? — закралось сомнение. — Не-е-ет! Прибалты хоть и гнилой народец, но слово держат! Поглядим!» — Решил сразу же после праздника послать Шарыгина к покупателю и выяснить все самому.

Гости уже шумели по-доброму. Груня с трудом освободилась из цепких рук землеустроителя, убежала на кухню, где соседка нарезала хлеб, рассказывала бабе, задыхаясь от смеха и волнения, забытого с девичества:

— Витолов, аж весь изошел. Уперся глазищами!

— Бабы сказывают, мужик горячий! Смотри, как бы Димка не заприметил. Ишь скраснелась!

— Подумаешь! — повела крутым плечом Груня, а в душе проскальзывало довольство: «Мужики еще глаза пялят!»

Тем временем Фролов потчевал возле окошка Горохова, воспользовавшись тем, что Чесноков вышел покурить во двор с начальником милиции. Горохов после каждой рюмки еще больше краснел и плел языком все, о чем говорили с Чесноковым.

— Да все в норме, Митя! — басил он, похлопывая Фролова по плечу. — Вагонку еще загнали, туда же, на мебельную фабрику. Просто Чеснок волнуется!.. И доля твоя будет… Ты не переживай!

— Я и не переживаю. С чего ты взял? А все же так кидать друганов нельзя, Николай Петрович, — слащаво говорил Фролов, пытаясь выведать побольше. — Все мы повязаны в звенья, как цепь. Одно звено порвется, и все рассыплется. Тогда загремим не только мы. Мне много не надо. Вишь, голые стены. А Чеснок в коврах живет. Давно бы обиходил, да опасаюсь. Люди спросят: «Где взял?» Завидки у каждого на морде написаны. Нам надо держаться вместе. Братан, может быть, седни приедет. Знаешь же, что он в органах. Подможет, в случае чего!

— Тогда тебе чего бояться? Пыльнов близкая родит…

— Ну, с Пыльновым не договоришься… Знаешь, что брат-брат, сват-сват, а денежки не родня!

Горохов покачал головой, посмотрел в зал, где мужики ставили столы посередь, а бабы накрывали их простынями, скатертей не хватало, заговорил, выдавая совместные задумки с Чесноковым:

— Чесноков подбивает на вырубку березняка в Атамановской роще. Говорит, можно загнать этот лес на спичечную фабрику в Междуреченске. Есть уж покупатель-посредник. Деньги наличными… Тебя решили не посвящать. — Горохов говорил, а сам думал: «Фрола надо держаться! У него заступ есть. В случае чего, можно вывернуться!..»

— Понятно! — Фролов сразу потерял интерес к разговору. Упрятав злобу, закипевшую мгновенно, дополнил тихо, нагнувшись к самому лицу Горохова и глядя на него хищно: — Кинуть хотели?! Но-но, пилите… Только как бы не загреметь. Ну, все! Базара больше нет. Ты мне не говорил, а я не слышал. С Чесноком обойдусь сам…

Дмитрий Фролов, не любивший, когда его обходят так нагло, погасил в себе яростную злобу. «Работайте! — промелькнула злорадная мысль. — Прижучу! На коленочках приползете!»

За столы рассаживались тихо, словно боялись спугнуть богатое застолье, лежавшего на блюде поросенка с надрезами, откуда капельками сочился жир и медленно стекал по коричневым бокам. Замолкла радиола. Часы показывали без двадцати минут двенадцать. Не успел хозяин произнести тост за проводы старого года, как в окна полыхнул свет фар, послышалось рычание машины, подъехавшей к воротам. Шарыгин и Фролов выскочили раздетыми на мороз. Вскоре вошли желанные и самые дорогие гости с подарками в охапках. Мужики онемели, глядя на яркую и высокую блондинку в дорогой норковой шубе.

— Принимайте, гостевочки, моего братана Витю и его жену Риточку! — Дмитрий обнял их за плечи. Рита незаметно отстранилась.

— Раздевайтесь, желанные гостевочки! — ворковала Труня, помогая Рите снять валенки. — Холодрыга такая! Я тебе меховушки дам. Ноги-то, как ледышки…

— Я в туфлях, тетя Труня…

— Ну ладно, ну ладно!

Рита прошлась по залу, как по подиуму, широко виляя узкими бедрами. Синий шелк вечернего платья был ей к лицу и плотно облегал ее стройную фигуру с высоким бюстом. Мужики свернули шеи. Кто-то проговорил вполголоса, но все услышали: