Сэмми Гронеманн - Хаос

Профессор резко поднялся, готовый разразиться бранью.

Доктор Магнус опасливо встал между ними:

— Минуточку, господин профессор! Вероятно, было бы целесообразно установить по учредительной грамоте фонда, какая персона может рассматриваться в качестве претендента? Насколько мне известно, в ней речь идет исключительно о стипендиатах-раввинах, и, надо признать, я был несколько удивлен, узнав о заявке этого господина Остермана.

— Устав фонда гласит, — в тоне Ленсена слышалась досада, — «для благочестивого студента, желающего посвятить себя духовному роду занятий». И это общепризнанное выражение только подтверждает, что ограничения сугубо иудейским вероисповеданием не предусмотрено. Наконец, я, как зять основателя фонда и единственный душеприказчик, прежде всех призван и обязан толковать его волю!

— Вы обязаны немедленно сложить свои полномочия! — выкрикнул профессор. — И давно должны были это сделать! Сразу после вашего обращения! Хотя бы из соображений тактичности!

— Позвольте мне, господин профессор, — холодно парировал Ленсен, — самому определять меру моего такта в общественных вопросах. Я никому не позволю давать мне предписания. Никому, даже вам! Не забывайте, что вы гость в моем доме…

— К дьяволу! Я вам не гость! Я не принимаю подобного определения! Мы прибыли сюда на заседание попечительского совета, и для меня это помещение является залом заседаний! И прошу не умалять мои права в соответствии с уставом! Вам, как и мне, прекрасно известно, что покойный учредитель никогда в жизни и не помыслил бы поддерживать христианскую теологию. А каким образом такая более чем странная формулировка затесалась в учредительную грамоту, может быть, вы нам объясните, как зять и юрисконсульт, любезный?

— Вы переходите всякие границы, господин профессор! — попытался сгладить перепалку раввин. — Мы не можем инсинуировать господину председателю намеренное искажение интеллектуального завещания его тестя.

— Так вы на его стороне?! — разъярился Хирш. — Еще лучше! Как я и подозревал, этого следовало ожидать! В таком случае я здесь лишний!

Он круто развернулся на каблуках. Магнус остановил его.

— Вы слишком погорячились, уважаемый господин профессор! — примирительно увещевал он. — И не хотите ничего слышать. Я разделяю ваше мнение, что это бесспорно чисто еврейский фонд. По крайней мере, пока мне не докажут обратное. Более того, я не оставляю надежду убедить нашего уважаемого председателя совета в ошибочности его точки зрения.

— В нашем случае господин председатель ландгерихта Левизон — ах, простите, Ленсен — вряд ли так скоропалительно поменяет свои убеждения, — съязвил Хирш, но вернулся на место. — Прошу провести голосование.

— Господин профессор! — теперь вспылил Ленсен. — Ваша манера высказываться отнюдь не способствует сглаживанию противоречий. Вы находите удовольствие во враждебных выпадах и непристойных замечаниях. Учить вас терпимости и пониманию позиции оппонента у меня нет ни склонности, ни призвания. Но одно я все-таки хочу вам сказать: вы и вам подобные провоцируете все возрастающий отход от вашей религии. Ваш фанатизм — сколь бы искренними и благородными мотивами он ни был вызван — отталкивает. Вы сознательно заводите себя в противоестественную изоляцию. Вы жаждете отгородить ваших единоверцев от полнокровно живущего мира, воздвигнуть стену вокруг вашего сообщества. Но жизнь сильнее всех ваших сооружений. Ее успехи и достижения доказывают это. А люди вашего пошиба ничему не учатся!

Доктор Магнус деликатно покашлял и глянул на профессора с победной улыбкой. Тот зло огрызнулся:

— Не уверен, что дискутировать с вами на подобные темы имеет хоть какой-то практический смысл. Ваше теоретизирование не представляет собой никакой ценности. А мое время слишком дорого. Если вы не против, вернемся к повестке дня.

— Я того же мнения, — парировал Ленсен. — Прошу господ занять места. Я поясню вам мой выбор. Господин профессор Хирш свое мнение уже высказал со всей отчетливой внятностью. Решение теперь всецело зависит от вас, господин раввин. Предоставляю вам возможность еще раз взвесить все за и против с доскональной объективностью.

— Тут я в неловком положении, — скромно потупился доктор Магнус. — Думаю, в моей объективности и толерантности сомнений нет. Фанатиком я никогда не был и никогда не входил ни в какие партии…

— Знаю, господин доктор, и всегда ставил вам это в заслугу, — Ленсен подпустил в голос тепла. — Именно этим вы и вызываете повсюду симпатию. И поэтому надеюсь, что апеллирую к вам не напрасно. Как часто за моим столом вы произносили речи о всеобщем братстве людей! Прекрасными, по-настоящему возвышающими душу словами восхваляли всеохватную действенную любовь к людям, не останавливающуюся перед барьером вероучений. Я помню ваши рассуждения на тему «Не все ли мы дети одного отца?». И откровенно признаюсь, как был тогда горд перед моими гостями-христианами, что духовное лицо моего вероисповедания придерживается таких воззрений! Уверен, и теперь вы не захотите дезавуировать собственные взгляды и лить воду на мельницу фанатизма и нетерпимости. Вы, господин раввин, не захотите, чтобы я усомнился в искренности представленной вами позиции. Я остался тем же, что и был, и по-прежнему верен тому, что вы тогда определили как идеал всех религий. Что во мне изменилось, так это название вещи — но не сама вещь!