Александр Дюдин - Сестры

Кто-то вошел в палату. Антон открыл глаза. Сестра поставила на прикроватную тумбочку тарелочку с кубиком масла и кусочком хлеба. Рядом койка стояла заправленная, отглаженная, блестела свежим бельем. «Вчера выписался смешной косматый Игорь Лукич, – Антон вспомнил и улыбнулся. – На всё у него были шутки да прибаутки. И операцию перенес как-то, по сравнению со мной, легко, и выписался раньше. Кого-то положат теперь? Вдруг нытика какого-нибудь? А одному тоже плохо, скучно. Но ничего, мне оставаться здесь недолго. Надо вставать, скоро завтрак, – он сел, спустив ноги. Пол качнулся под ним. Антон схватился за койку. – Ишь ты, как еще плаваю».

День тянулся долго. Вечерело. Солнце уходило куда-то вбок, за косяк, и жаркие световые полосы от окна пересекали угол, освещая пустую кровать. На ней трепетали, прыгали тени от ветвей березы.

Софья теплым облаком вплыла в комнату, улыбающаяся, казалось, сразу заполнила собой всю палату. Антон, растроганный, взял ее обе руки, прижал теплые душистые ладони к глазам и благодарно замер.

– Я так соскучился по дому, по тебе, по твоим всегда теплым рукам! – вырвалось у него. – Как хорошо, что ты приехала! – он отнял ее ладони от глаз и расцеловал их. Посмотрел на нее, ее глаза были полны слез, а губы трепетали в улыбке.

– Скоро увезу тебя домой, и мы снова будем вместе, – сказала она. «Нет лучше моей Софьи», – благодарно подумал он.

– Садись поближе, – подвинулся он на кровати, не отпуская ее рук.

Потом они летели домой. Антон опустил спинку кресла, полулежа дремал, держа руку Софьи. Она осторожно хотела убрать ее. Он сразу широко открыл глаза.

– Ты чего?

– Неловко. Подумают: старые, а держатся за руки.

– Пусть думают! – обхватил ее кисть поглубже, придвинул к себе, уселся поудобнее и опять задремал.

Дома, в окружении ребят, прошел в комнату, бухнулся на мягкий диван. «Вот, наконец-то дома!»

Ребята облепили его. Парни сидели рядом, Ольга села на пол, у ног, положив ему руки и подбородок на колени. Он пропускал сквозь пальцы, как песок, ее темные, жесткие, коротко стриженые волосы. Обмяк, довольный, улыбался, блаженно прикрыв глаза.

На другой день утром, собираясь на работу, Софья спросила мужа: «Позвонить Валентине?»

– Нет, – поспешно ответил он. – Никого не хочу видеть. Хочу покоя, семьи, тишины.

Но Валя встретилась с Софьей, вместе бежали на работу, спешили к троллейбусу.

Как ни рвалась Валя душой к Антону, в этот день прийти раньше с работы не могла. Вечером состоялась патологоанатомическая конференция. Обсуждали больного, лежавшего в палате Ксении Павловны. Профессор Еремеев без обследования назначил вновь поступившего больного на операцию, после которой он умер. Вскрытие обнаружило ошибочный диагноз.

– Я вам говорила, профессор, прежде чем оперировать, нужно разобраться! – гневно выступила на конференции Дюжева.

– Кто-то должен его оперировать, он страдал желудочным кровотечением, – парировал шеф.

– У него цирроз печени, его вообще не нужно было оперировать. Считаю, что вы безответственный самодур и не имеете права лечить больных! – Ксения Павловна в гневе потеряла контроль над собой. – Вас гнать надо поганой метлой из клиники! Вы равнодушный человек! Вас нельзя допускать к больным!

– Во-о-н! – вскочил Еремеев со стула, указывая пальцем на дверь.

– Это вы, вон отсюда! Я люблю больных, а вы…

Профессор на всех парусах летящего за ним распахнутого халата, мчался к главному врачу.

– Или я, или Ксения Павловна, – закричал он еще в дверях. – С ней работать не буду! Больше не могу ее терпеть! Мое решение окончательное!

– У меня нет оснований увольнять Ксению Павловну, – холодно возразила главный врач.

– Тогда моя кафедра уйдет из вашей больницы!

– Ваше право, – сухо ответила та.

На другой день ни один работник кафедры, во главе с шефом, в больницу не пришел. Не было и студентов. Отделение непривычно опустело и притихло. Никто из врачей не сожалел. Еремеев не пользовался авторитетом из-за своего равнодушия к больным, и в данном случае он был не прав. С рождения в каждом человеке живет стремление к справедливости. Все с особенным уважением говорили о главном враче:

«Молодец, не дала в обиду своего работника!» Но все-таки была и тревога: здесь, в клинике, работала наука. Не захудает ли больница с уходом кафедры? Событие это взволновало всех. Операционный день начался с опозданием, поздно закончился. У Вали много было работы в этот день. Возвращалась она, когда город закутало темнотой вечернего покрывала.