Леван Хаиндрава - Очарованная даль

— У вас большая семья?

— Да.

— А здесь вы совсем один?

— Нет. У меня здесь две тетки, дядя, двоюродный брат… — Гога недовольно обрывает себя на этом: ну понес, понес. Только Жучку и внучку не упомянул!

Но отец Тостен понимающе и сочувственно кивает и говорит удовлетворенно:

— Это очень хорошо. Значит, вы не одиноки. — Он делает небольшую паузу, продолжая смотреть Гоге прямо в глаза и ожидая, не имеет ли тот добавить что-нибудь к уже сказанному. Но Гога молчит, и отец Тостен заканчивает: — Ну что ж, пишите. Времени остается не так уж много.

Сочинение Гога написал, и неплохо, он сразу почувствовал это, и, как потом выяснилось, получил семнадцать — высшую оценку в своей группе.

На других факультетах тоже шли экзамены, можно было бы потолкаться на пятачке у ворот, дождаться кого-нибудь из русских студентов, с которыми он теперь уже со всеми был знаком, но хотелось побыть одному. После трогательного участия отца Тостена и особенно от сознания, что сочинение удалось, настроение Гоги улучшилось, в душе разливалась тихая, нежно-умиротворяющая грусть — состояние, которое редко владело Гогой и с которым не хотелось расставаться.

Мокрые от дождя тротуары жирно лоснились, с голых деревьев капало, пробегающие рикши с мощными, обнаженными до колен ногами сочно шлепали натруженными ступнями и, попадая в лужи, далеко разбрызгивали мутно-желтые, холодные струи. Это заставляло прохожих держаться подальше от проезжей части. Но народу на Рю Массне попадалось мало. Здесь был резидентский район, жили состоятельные люди — китайские бизнесмены и занимающие высокие посты французы.

Они жили в двух- и трехэтажных особняках в стиле английских коттеджей, не слишком эффектных снаружи, но очень удобных внутри. Окруженные небольшими участками с зеленой лужайкой посредине и старыми, развесистыми магнолиями и платанами по краям, дома эти являли собой обособленные мирки, где текла не совсем понятная непосвященному, благоустроенная, размеренная жизнь, в нерушимость и правомерность которой безмятежно верили обитатели этих оазисов благоденствия.

Пересекая Рю Мольер — такую же уютную, утопающую в зелени улочку, Гога, как всегда, посмотрел направо, на последний особняк перед парком Куказа. Там доживал свой век почетный полупленник центрального правительства, старый маршал У Пейфу, со своеволием которого, как и других провинциальных феодалов, покончила победоносная революция 1927 года. Только с коммунистами Чан Кайши решающего успеха добиться никак не мог, и Гога по газетам и рассказам студентов-китайцев с интересом следил, как, отбиваясь от наседающих со всех сторон отборных дивизий нанкинского правительства, китайская Красная армия, медленно и мучительно, но неуклонно пробивается на северо-запад, чтоб, упершись спиной в советскую границу, получить хотя бы обеспеченный тыл.

Дойдя до Рут Валлон, Гога свернул направо в сторону те́ррас, где жили Журавлевы. Сегодня он обедал у них. Это была самая русская из улиц французской концессии, и здесь царила уже другая атмосфера — праздник явно чувствовался. У ресторанчика «На огонек» стояло несколько мужчин навеселе, державшихся, впрочем, вполне прилично. Только их слишком румяные лица и более громкий, чем в обычное время, разговор свидетельствовали, что праздновать они уже начали. Прошла оживленная группа молодых людей, тоже русских, явно направлявшихся с визитами. Этот старинный русский обычай приезжие из Харбина старались поддерживать и в Шанхае — многие иностранные фирмы в этот день русских служащих освобождали от работы.

Гога вошел в узкий, далеко тянущийся проход, в самой глубине которого снимали большую комнату с балконом Журавлевы. Почти весь те́ррас был заселен русскими скромного достатка, и только в одной квартире жили две сестры Анкудиновы — партнерши для танцев. Обычно семейные люди старались такого соседства избегать, но сестры держались обособленно и пристойно — никто не помнил, чтоб какая-нибудь из них вернулась ночью с работы не одна, так что претензий к ним не возникало.

Старшая из двух волновала Гогу, вызывая те же ощущения, что и Зоя Игнатьева, хотя не была столь броско красивой.

Звучание фамилии намекало на татарское происхождение, но в ее внешности не было ничего азиатского: прямой крылатый нос, словно колонна подпирающий вертикального среза невысокий, но чистый лоб, каштановые волосы, красивого густого тона, и голубые, холодные глаза, смотрящие всегда прямо перед собой и не склонные замечать того, что не представляет интереса, в том числе — увы, увы! — и Гогу Горделова. Длинные, стройные, хотя и тонковатые ноги и достаточно явственные округлости везде, где им полагается быть. Хороша была Лида Анкудинова!