Леван Хаиндрава - Очарованная даль

— Vous autres vous êtes contents, j’en suis sure, Gordéloff… [106] — Что касается вас, то вы довольны, я в этом уверен, Горделов… (франц.)

Первый раз в тоне Гийо не слышалось угрюмого недоброжелательства, а только горечь. Именно это обстоятельство помешало Гоге ответить какой-нибудь резкостью. Слова Гийо пронзили его сердце незаслуженностью упрека, но не вызывали обиды.

— Au contraire, monsieur Guillot, tout au contraire [107] — Наоборот, мсье Гийо, совсем наоборот (франц.) . , — ответил Гога так искренне и с такой болью, что старый француз смутился и первый раз посмотрел на своего помощника другими глазами.

«Почему нужно было совершиться такой трагедии, чтоб в тебе наконец проявился человек?» — грустно подумал Гога.

Работы в тот день никакой не велось. Французы, у которых все валилось из рук, бродили из комнаты в комнату как неприкаянные. Встречаясь, они останавливались, чтобы переброситься одной-двумя фразами, и шли каждый в свою сторону. Китайцы шушукались, но не злорадствовали: из всех привилегированных иностранцев лучше всех к ним относились именно французы.

Для Гоги этот день был томительным. К французам подходить он не решался: что скажешь? чем утешишь? Из китайцев он здесь ни с кем не сблизился. Воспользовавшись тем, что Гийо в половине пятого уехал, Гога тоже на четверть часа раньше ушел из конторы. Он двинулся, как обычно, по Сычуань род и по лицам прохожих старался определить, что они чувствуют. Но подавляющее большинство встречных были китайцы. У них текла своя жизнь — со своими тревогами, горестями и бедами, о европейских делах они думали мало.

Гога пересек Авеню Эдуарда VII и направился к газетному ларьку. Там он купил обе вечерние газеты — русскую и американскую. Разворачивая «Вечернюю зарю», он еще надеялся, что, может быть, конторские слухи не подтвердятся. Но на первой странице довольно крупными буквами, хотя и не такими, которые соответствовали бы масштабу события (проявление сочувствия и лояльности по отношению к французам, на концессии которых находилась редакция «Зари»), прочел заголовок: «Германские войска вступили в Париж».

Да, сомнений больше не было. Уже чисто механически он бросил взгляд на «Шанхай Ивнинг Пост». Там тот же заголовок был дан через всю первую полосу.

Гога стоял задумавшись. Нельзя сказать, чтобы он был удивлен, что сведения подтвердились. После того как выяснилось, что фронт на Сомме французам не удалось удержать даже двое суток, судьба столицы была предрешена. И все же что-то оборвалось в нем, какая-то нить, связывавшая его нынешнего с тем Гогой, который когда-то беспечно жил в отчем доме и совсем еще в недалеком прошлом был бездумно убежден в незыблемости окружающего, в том, что все как было, так и впредь будет.

Уж сколько, казалось бы, переменилось вокруг него и в нем самом: уплыл в прошлое Харбин, ушел из жизни отец, кончилось ученье, появилось новое ощущение родины уже не как идеи и прекрасной мечты, а как чего-то вполне реального и конкретного, к чему теперь неудержимо стремилось все его существо, а все же какие-то основы мироощущения стояли незыблемо. Но вот настало время распроститься и с ними. Немцы — в Париже.

Рухнуло здание Гогиного восприятия истории.

Тут ему пришло в голову, что вот так же, горестно потрясенный, стоял он на этом самом углу, купив в этом киоске газету с сообщением о вступлении немцев в Прагу. Ведь это было так недавно… Гога подсчитал в уме: всего один год и три месяца тому назад.

Подумать только! А в промежутке между этими триумфальными вступлениями немцев в две, без единого выстрела павшие к их ногам столицы, уместилась гибель Польши. Но там уж столица не сдалась без боя. Варшава сопротивлялась, Варшава билась до конца, из каждого окна смерть грозила ворвавшимся врагам. Польша погибла, но честь свою сохранила.

«Лучше гибель, но со славой, чем бесславных дней позор».

Да, именно так, Руставели прав. Человек только тогда достоин такого звания, когда он способен поставить моральные ценности выше материальных, тогда чувство чести в нем сильнее того, что называют «здравым смыслом». Опасное слово! Как часто за ним укрываются трусы и предатели.

«Париж — светоч мировой культуры с его бесценными памятниками искусства и архитектуры!..» Какая банальная фраза, какие затасканные слова… Нужный смысл-то они выражают?» Разве можно подвергнуть Париж риску разрушения, ведь он принадлежит всему человечеству!.. Опять банальность.

Так или иначе, но домой он добрался. В столовой Вера Александровна и бабушка Тереза сидели и пили чай со свежими булочками. Вера Александровна, по-прежнему легкая на подъем, каждый день после обеда сама ходила за ними в излюбленную кондитерскую.