Леван Хаиндрава - Очарованная даль

Но сердце не принимало такой логики. Не будет он ходить в Джессфильд-парк! Не будет он пользоваться первым классом трамвая, раз в нем нельзя ездить китайцам!

— Да брось ты, Гога! — увещевал его двоюродный брат. — Что ты философию разводишь: неправильно, несправедливо. А где ты видел справедливость? Я вот заведую упаковочным отделом и получаю триста китайских долларов, а менее важными отделами заведуют американцы-мальчишки и получают по триста американских долларов, то есть в три раза больше. Это справедливо? И ничего тут не изменишь.

— Надо изменить! — зная, что слова его звучат неубедительно, упорствовал тем не менее Гога.

Кока только рукой махнул.

— Триста серебряных — тоже неплохо. А если хочешь справедливости, то вот тебе она: фабрика ведь американская? Американская, — сам себе ответил Кока. — Ну и платят американцам больше, чем нашему брату, русскому. Что, несправедливо?

Гога улыбнулся, но весело ему не было. Что же, значит, когда он окончит университет и начнет работать, ему тоже будут платить меньше, потому что он не американец, не англичанин, не француз? Нет, так он не согласен. И все же он не мог не чувствовать, что известная логика в словах Коки есть: своим платят больше, чужим — меньше, вот и весь сказ. Ты не свой. Для них ты не свой. А кому же ты свой? Гога задумался. Никому. Нету такой страны, для которой он был бы свой. Грузия? Где она? Она только мечта. Ее здесь нет. И там, за той чертой, через которую и переступить-то невозможно, ее тоже не видно…

Так что же делать? Может быть, прав был Алеша Кокорев, стремившийся в Америку. Он собирался стать американским гражданином, натурализоваться, как теперь говорят. Странное слово, оно происходит от «натура», «натурально», а как раз совсем не натурально русскому юноше или грузину вдруг взять и стать американцем. Американцы — неплохие люди: он и сам это успел заметить и все говорят: щедрые, энергичные, правдивые, бывают и отзывчивые среди них. Зазорного в том, чтобы быть американцем, ничего нет, но все равно, это противоестественно: менять национальность. Нет, он, Гога, родился грузином, им и останется. Черт с ними со всеми, пускай платят меньше! Еще неизвестно, что и как будет к тому времени, когда он окончит университет.

И все-таки Кока не переставал его удивлять. Он так переменился, сделался таким трудолюбивым и деловитым. Да, ему на редкость повезло с работой, он буквально вытащил счастливый билет в лотерее: попасть сразу на американскую фабрику, да еще заведовать там отделом! Этого другие и за десять лет работы добиться не умеют.

— Как это у тебя получилось? — спросил как-то Гога.

Кока хотел было поважничать, напустить туману, но потом, махнув рукой, рассказал, как было дело. Все решилось в те недели, когда в Шанхае шли бои между китайцами и японцами. Фабрика закрылась, и все иностранные служащие сидели по домам, благо жалованье им продолжало идти. А фабрика оставалась без присмотра, склады могли подвергнуться разграблению. Администрация дала объявление в газетах, что ищет человека на должность заведующего складами. Жалованье назначалось очень высокое, да и было за что, — ведь работа связана с риском для жизни, фабрика находилась на территории международного сеттльмента, но по соседству с зоной боев. Кока в полной мере этого не учитывал, хотя и понимал, что дело нешуточное. Но это был его шанс, тот шанс, который мог больше не представиться. Он откликнулся на объявление, его приняли, переправили к месту работы. Ему удалось, организовав охрану складов, предотвратить мародерство. На его счастье, военные действия в том районе вскоре прекратились, а склады для компании «Тобако Продактс Корпорейшн» он спас. Англосаксы таких вещей не забывают. Коке предложили постоянное место на фабрике, да такое, какое ему и не снилось, — заведующего отделом.

Некоторых снобов коробил его неправильный английский язык, его молодость (он выглядел много моложе, чем был на самом деле), его внешняя несолидность, но он проявил себя таким расторопным, сообразительным, трудолюбивым, что достоинства перевесили его минусы. К тому же он весьма прилично говорил по-китайски, чего никто из других иностранцев не умел. Рабочие-китайцы любили его за то, что в нем не чувствовалось высокомерия, которое исходило от других иностранцев. Он говорил с ними на их родном языке, шутил, входил в повседневные нужды. Правда, по работе он спуску не давал, но так как и сам работал не покладая рук, то рабочие не были на него в претензии. Зато премиальных ни в одном отделе не выплачивалось столько, сколько в упаковочном, а это для низко оплачиваемых китайцев было главное. Положение Коки на фабрике было прочное, и Кока жил не тужил.