Леван Хаиндрава - Очарованная даль

— Вы довольно хорошо говорите по-французски, но как вы пишете? Каковы ваши познания в грамматике? Я не знаю.

Теперь уже в скептическом отношении монаха можно было не сомневаться, и Гога растерянно молчал. Он даже забыл о присутствии Михаила Яковлевича, которому тоже не оставалось ничего иного, как молчать, — французского языка он не знал. Монах между тем продолжал:

— У нас в основном учатся китайцы. Это для них университет. Но иностранцев мы, в виде исключения, принимаем. Есть и ваши соотечественники. Вы ведь русский?

— Грузин.

— Ах так? Ну что ж, грузин вы будете единственный. Много ваших компатриотов здесь?

— В Шанхае — не знаю. Человек тридцать — сорок, наверное. Но я из Харбина приехал. Там больше двухсот человек.

— В Харбине разве нет высших учебных заведений? — спросил канцлер, не имея больше ничего в виду, но привел Гогу в еще большее замешательство, потому что создалось впечатление, будто за этим вопросом следовал другой, безмолвный: «Так какого же черта ты сюда лезешь?»

— Есть, — ответил Гога. — Но родители хотели дать мне европейское образование. Предполагалось, что я во Францию поеду учиться.

— Ну, и почему же не поехали?

И новый вопрос сильно смутил Гогу. В этих словах канцлера ему чудилось такое продолжение: «Ну и ехал бы себе с богом!» Что сказать? Гога помолчал, собираясь с мыслями, и ответил так:

— Пришлось бы уехать из дому надолго. Когда родители узнали про ваш университет… — тут Гоге показалось, что слова его звучат не достаточно уважительно, и он поправился, — про университет «Аврора», решено было, что я буду продолжать образование здесь.

— Если вас сюда примут! — назидательно вставил канцлер, у которого была не свойственная французам привычка говорить людям неприятные вещи… Но Гога о ней не знал, и последняя реплика канцлера вовсе поставила его на грань отчаяния.

Канцлер почувствовал, что переборщил, к тому же ему польстили слова о желании получить французское образование. Поэтому он добавил мягче и более обнадеживающе:

— Но я надеюсь, что экзамен по французскому языку вы сдадите. Ваших знаний, по-видимому, вполне достаточно, чтоб слушать лекции на первом курсе. А орфографию и грамматику, если потребуется, вы подтянете. Все зависит от вас.

Канцлер как в воду глядел. Принимавший экзамены отец Тостен, лысый старичок с голубыми глазами, которым он тщетно старался придать строгое выражение, сказал Гоге:

— Правописание вам надо выправить в течение одного семестра. Грамматику на первом курсе мы проходим с азов, и вам ее повторить никак не помешает. А так… что ж. Болтаете вы весьма прилично. Можете считать себя студентом. Желаю удачи.

Гога не вышел — выпорхнул из аудитории. «Послать телеграмму домой! — мелькнуло у него. — Сегодня же послать телеграмму!» Но по мере того как шли минуты, он начинал видеть, что оснований для восторга особенных нет. И напорол же он ошибок в диктанте — целых восемь! Недаром мадам Люси все время требовала, правда, безрезультатно, чтоб он больше писал. Как же все-таки получилось, что он выдержал?

Гога припоминал: под диктантом была выведена шестерка, по грамматике он получил двенадцать, по разговорной практике — пятнадцать. Сидевший рядом юноша-китаец объяснил, что система оценок здесь двадцатибалльная. Выходит, письменный он провалил с треском? Почему же его приняли? Ах, да! Средний балл. Вот что его спасло. Умная система. Как же выводится средний балл? Гога мысленно сложил 6,12 и 15. Получается 33. Все правильно: делим на 3 и получаем 11 — минимальный проходной балл, вроде нашей тройки с минусом. Ну и то хлеб, домой подробности можно не сообщать, главное, что все-таки принят.

Теперь предстояла еще одна процедура: представление ректору. Официально этого не требовали, но один русский студент, с которым успел разговориться Гога, сказал, что такова традиция среди иностранцев, поступающих в университет, ведь каждый из них здесь учится как бы в виде исключения.

Гога шел к ректору не без робости — само сознание, что это главное лицо в университете, от которого он целиком будет зависеть все предстоящие годы, — страшило. Но все обошлось наилучшим образом, мало того, даже с приятностью.

В большом кабинете, обставленном так же строго и скромно, как у канцлера, так же под Распятием, сидел человек лет пятидесяти с высоким овальным лбом и довольно красивым, умным лицом, которое почти не закрывала длинная рыжеватая борода, росшая от подбородка. Это был ректор университета, отец Жермен. Сделав три шага в его сторону, Гога выжидательно остановился. Ректор оторвался от бумаг, которые перебирал, и посмотрел в его сторону внимательными синими глазами. Потом он энергично и приветливо сказал: