Леван Хаиндрава - Очарованная даль

И ненароком подсмотренные детали сняли с Гоги значительную часть того эротического возбуждения, которое вызвал в нем сам номер. Но Жаклин таких мелочей не заметила. Она сидела вся под впечатлением только что увиденного, с потемневшими зрачками, впервые за все часы знакомства совершенно серьезная, и нервно курила, делая затяжку за затяжкой. Это была первая сигарета, которую Гога видел у нее за весь вечер.

Включили полное освещение, оркестр заиграл жизнерадостную мелодию, один из музыкантов, надев сомбреро, подошел к микрофону и запел по-испански. Многие пошли танцевать. Наваждение постепенно рассеивалось. Но Гога и Жаклин сидели молча, тесно прижавшись друг к другу. Было приятно просто сидеть так, не думая ни о чем и лишь ощущая близость и теплоту тела того, кто в эти минуты был желаннее всех на свете.

— Налейте, — нарушила наконец молчание Жаклин. Голос ее звучал сдавленно, даже надтреснуто.

Гога протянул руку за бутылкой, не без труда вынул ее из ведерка, и не без труда же — рука у него сильно дрожала — налил дополна бокалы.

Они молча чокнулись, поглядели друг другу в глаза и прочли в них одно и то же. Не сговариваясь, оба выпили до дна. В бутылке оставалось еще немного. Гога налил и снова поднял бокал.

— Нет, давайте сперва потанцуем, — отстранила его руку Жаклин.

Снова игрался медленный блюз, снова в зале было полутемно, и Жаклин, танцуя, приникла к нему всем телом и обеими руками обхватила его за шею. Так продолжаться больше не могло.

— Пойдем отсюда, — сказала Жаклин, когда они вернулись к столику. Не садясь, она порывисто взяла свой бокал и молча выпила.

Гога расплатился, подал ей меховой жакет, и, все так же не говоря ни слова, они вышли на улицу. Сырой, промозглый воздух приятно освежал разгоряченные лица. Дородный портье-индус козырнул им и осведомился:

— Такси, сэр?

— Куда мы едем? — спросила Жаклин в машине, и этот вопрос явно показал: она понимает, что Гога не собирается везти ее домой, и согласна на это.

Еще не решившись ни на что определенное, но уже твердо зная, что т а к п р о с т о с ней не расстанется, Гога ответил:

— Ко мне.

— А вы разве один живете? — простодушно спросила Жаклин.

И тогда внезапно переходя на «ты» — Гога знал, как действует на женщину такой резкий, но подготовленный предшествующим развитием отношений переход, — он спросил интимно и нежно:

— А ты хотела бы остаться со мной вдвоем?

Вместо ответа Жаклин еще теснее приникла к нему и, найдя его руку, крепко сжала.

Откинув последние колебания, Гога приказал шоферу:

— На Тибет-род. Отель «Южных морей»!

Когда в первый день после рождественских праздников Гога пришел на службу, он испытывал немалое смущение: как отнесся мсье Ледюк к тому, что его дочь вернулась домой лишь под утро? Знает ли он, с кем уехала Жаклин из дому? Как будет реагировать, если знает?

Но генерального директора он в этот день не увидел, что, впрочем, не представляло ничего необычного. Мсье Ледюк был из тех начальников, которые умеют руководить большим предприятием, не выходя из своего кабинета. Что касается его личной секретарши — третьего по значению человека в фирме, как уверял всезнающий Гриньон, — то мадемуазель Савицки, встретившись с Гогой в общем зале, ответила на его поклон той же очаровательной и ничему не обязывающей улыбкой, что и всегда. Из этого факта Гога, начинавший немного разбираться в местной дипломатии, сделал вполне уместный вывод, что в его положении никаких сдвигов в худшую сторону не произошло. Пока, во всяком случае.

И он был прав. Мсье Ледюк знал, что с рождественского приема Жаклин уехала, бросив гостей на произвол судьбы. Это было, конечно, не очень красиво, но вполне в духе и характере его взбалмошной дочери. А молодые гости и без нее не скучали, тем более что Моник Руссель — свой человек в доме — приняла на себя обязанности хозяйки и справилась с ними отлично. Это было не впервой.

Не оставалось для мсье Ледюка секретом и то, с кем уехала Жаклин, правда, ему было невдомек, к о г д а она вернулась, потому что, если она приходила домой очень поздно, то пользовалась боковым подъездом.

Мсье Ледюк был человек наблюдательный и заметил повышенный интерес дочери к своему молодому служащему, интерес, как он не без основания считал, вызванный его пышным титулом. Мистификация Гриньона дошла и до него. И хотя сам мсье Ледюк не придавал никакого значения таким вещам, он добродушно посмеивался, слушая, как его дочь еще до вечера увлеченно рассказывала матери, что на приеме у них будет настоящий грузинский князь. Жена Ледюка — Ингрид не очень хорошо понимала, что значит «грузинский», но зато хорошо поняла слово «prince» и приняла известие с явным удовлетворением. Она тоже была не лишена тщеславия.