Леван Хаиндрава - Очарованная даль

Увидев Гогу, Чжан издали дружески кивнул, а потом, на французский манер, обменялся с ним рукопожатием. Рука у него была тонкая, но крепкая.

— Вы являете собой пример величайшего усердия, — пошутил Чжан, произнося Гогину фамилию, как и все в университете, опять же на французский лад, то есть делая ударение на последнем слоге и вместо «в» выговаривая «ф».

Гога улыбнулся:

— Ничего не попишешь. Скоро экзамены.

Они вышли на улицу. В лицо им пахнуло сырой свежестью. Чуть накрапывал дождик, но было тепло — середина апреля.

Вначале разговор не складывался. Гога чувствовал себя несколько непривычно в компании двух китайцев не со своего факультета. То же самое, очевидно, испытывали Вэй и Чжан. Но постепенно языки развязались. Прямым толчком к этому послужило сообщение Гоги, что к нему недавно приехал с северо-востока приятель. Начиная фразу, Гога имел в виду сказать просто «из Харбина», но подумал, что его спутникам будет приятнее услышать из его уст не название города и конечно же не «Маньчжурия», как называли эту область Китая все иностранцы, слово, которое теперь, при обостренном национальном чувстве китайцев, ассоциировалось у них с ненавистным «Маньчжоу-го», а именно так, как говорили они сами: северо-восток, дун-бей.

Вэй и Чжан, конечно, заметили эту тонкость и оценили ее. Чжан Тайбин — уроженец Гонконга, хорошо овладевший родным языком только в Шанхае, куда несколько лет тому назад перебралась его семья, подумал: «А ведь Мышонок (так звали Вэй Лихуана его близкие друзья), пожалуй, прав. Этот иностранец относится к нам дружественно. Он может когда-нибудь пригодиться».

Вэй и Чжан были членами подпольной левой студенческой организации. Чжан Тайбин для того и поступил в «Аврору», чтоб помочь Вэю и еще нескольким его единомышленникам наладить работу среди студентов университета, считавшегося наименее политически активным.

— Что рассказывает ваш приятель о положении на северо-востоке? — спросил Чжан Тайбин.

Гога невесело пожал плечами:

— Японцы все к рукам прибирают. Устраиваются надолго.

— Да уж это так. Колонию создают, как в Корее.

— Вряд ли им это удастся, — волнуясь и потому начав заикаться, вступил в разговор Вэй Лихуан. — Им не одолеть Китай.

Гога тоже так считал, вернее — ему хотелось верить в это. Но пока японцы все продвигались вперед. Бои шли уже на ханькоуском направлении, центральное правительство эвакуировалось в Чунцин, западнее отступать было некуда. И это меньше чем за год войны! Непростительно. Не имеет права большой народ быть таким слабым — безотчетно повторил он про себя слова Коли Джавахадзе. И, как бы отвечая на собственные мысли, Гога заговорил, даже не особенно стараясь скрыть свое раздражение:

— Я все-таки не понимаю. Почему нельзя добиться, чтобы все ваши войска дрались так, как шанхайская армия или солдаты Ли Цзунжена и Тан Энпо?

— Ли Цзунжен и Тан Энпо — реакционеры, — сказал, как отрезал, Вэй Лихуан, не замечая, что слова эти никак не ответ на Гогин вопрос.

«Опять он за свое! — с досадой подумал Гога. — Неужели не понимает, что лишь в единстве их спасение?» Он хотел высказаться в этом духе, но снова заговорил Чжан. С улыбкой кивнув в сторону едва доходившего ему до плеча Вэя, он произнес:

— Вэй Лихуан — великий теоретик. С ним трудно спорить. Но жизнь иногда не укладывается в рамки теории, правда? — В этих словах явно слышался отголосок споров между друзьями.

Гога охотно согласился с Чжаном.

— Меня вот что интересует, мсье Горделов, — вернулся к интересующей его теме Чжан Тайбин, — Как у них отношения с СССР?

— Вы японцев имеете в виду?

— Да, конечно. Что в прессе пишут, я знаю. Но что известно тем, кто еще недавно жил на северо-востоке? Вашему приятелю, например?

— Там неспокойно, — ответил Гога, стараясь припомнить больше из того, что рассказывал Валентин. — На границе часто происходят столкновения.

— Да? — оживился Чжан. Вэй тоже поднял голову и, повернувшись в сторону Гоги, пристально вглядывался ему в лицо. Теперь они шли по Рю Лафайет — здесь было гораздо светлее.

— Да, — подтвердил Гога и не без гордости добавил, — и, знаете, японцам крепко достается.

— Вас это радует? — спросил Чжан не без удивления.

— Конечно!

— Но ведь вы, насколько я понимаю, из числа противников Советского Союза. Вы русский — белый?

— Я не сторонник большевиков… но и не противник, — ответил Гога неожиданно даже для самого себя и сам же удивился. Первый раз в жизни у него выговорились такие слова. Он задумался, проверяя себя. Что ж, все правильно, именно так он чувствует.