Леван Хаиндрава - Очарованная даль

Еще некоторое время обсуждали вопрос о книжке, но так как никто ни на один конкретный вопрос ответить не мог, то разговор иссяк.

— Ну что же, почитай еще что-нибудь, Ганна, — заговорила Биби, меняя тему.

— Нет, нет. Я не умею. У меня нет ничего больше. Лучше ты…

— Биби, прочти Георгия Иванова. Последнее, — подсказал Вертинский.

Биби оживилась. Вертинский попал в точку: ей хотелось читать, и компания была подходящая.

— Хорошо, — сказала она, кладя мундштук с сигаретой на пепельницу.

Биби читала своим хрипловатым голосом, как всегда больше заботясь о музыкальности стиха, но не забывая и о смысле, и это делало ее чтение проникновенным и выразительным. Закончив, она взяла с пепельницы длинный мундштук с непогасшей еще сигаретой и сделала глубокую затяжку. При этом она почти закрыла глаза, и Гога, следивший за ней, подумал, что так, наверное, затягиваются наркоманы. Он был недалек от истины, потому что Биби случалось баловаться опиумом, особенно когда она оставалась вдвоем с Лидой Анкудиновой.

— Давайте прикончим коньяк, — заговорила, оторвавшись от сигареты, Биби. — Гога, что это вы там спрятались и голоса не подаете? А ну, придвигайтесь ближе! Вот, вот. Еще, еще. Где ваша рюмка?

Гога не без смущения, но и с удовольствием от того, что о нем все-таки не забыли, вдвинул свое кресло в освещенный круг.

— Я знаю, вы не пьете, вы спортсмен, — снисходительно говорила Биби, прощая ему по доброте душевной такую слабость, как воздержание от спиртных напитков. — Но одну же рюмку можно выпить? Вот как раз на одну рюмку только и осталось. Прекрасный коньяк. Ласкает горло.

Видя, что Ганна с улыбкой наблюдает за ним, Гога почувствовал себя задетым:

— Нет, почему же? Я могу выпить не меньше других. Но просто я не люблю. Мне не доставляет удовольствия. — Выговорив последние слова, он осекся. Получалось не очень вежливо — его угощают, а он заявляет хозяйке, что ее угощение ему не нравится. И, желая исправить свою оплошность, он взял рюмку и отпил глоток.

— Вот это — другое дело! — одобрила Биби. — Ну что вам почитать еще?

Гога задумался. Он так мало знал парижских поэтов, только фамилии слышал и сейчас боялся попасть впросак, назвав кого-нибудь не в духе сегодняшней компании. Гога уже пришел к пониманию, что каждый человек хорош на своем, ему присущем месте, и что вещи, уместные в одной обстановке, оказываются иногда совсем некстати в другой. Такое понимание и есть чувство стиля.

— Прочитайте Смоленского что-нибудь. Помните, тогда Лида о нем говорила, — ответил он неуверенно.

— Смоленского? — задумчиво и как бы с недоумением протянула Биби. Она явно не помнила, когда и что могла говорить Лида о Смоленском. — Я помню наизусть только одно его стихотворение: «Ближнему». Вы это хотите?

Гоге не оставалось ничего иного, как подтвердить.

— Хорошо.

Биби сделала паузу, не то припоминая строки стихотворения, не то стараясь проникнуться соответствующим настроением.

— Ну вот:

Биби замолчала, и вдруг Вертинский продолжил:

— У Смоленского этого нет, — удивленно сказала Биби. — Он что, потом добавил?

— Это я добавил, — сказал Вертинский очень просто.

Гога мысленно только руками развел: действительно, как нужны эти строки, как они опоясывают мысль. Будто в венке сонетов.

Ганна Мартинс сидела некоторое время молча, опустив глаза. Потом, стряхнув с себя оцепенение, задумчиво покачала головой.