Борис Пономарев - Плюсквамфутурум

— Я уже говорил, что захочу, — сказал я, кладя на стол ставший ненужным ключ от сейфа. — Однако если у нас есть ещё одна минута, то я хотел бы поставить завершающий штрих. Два дня назад всё началось с того, что я так и не успел допить бутылочку. Я отказываюсь от прекрасного будущего и не беру с собой проклятые деньги, но полагаю, что на прощание могу позволить себе глоток коньяка.

— Конечно же, можете, — с дипломатичной сдержанной улыбкой сказал Человек в Чёрном наблюдая, как я откупориваю бутылку и делаю большой глоток из горлышка. Мне не хотелось тратить время на поиски рюмки. — Если бы все сильные мира сего были так же воздержаны в страстях своих, как вы, то ваш мир стал бы немного лучше. Я до сих пор удивлён тем, что за всю поездку вы потратили меньше пяти процентов от выданных мною денег. Однако нам действительно пора.

В тамбуре, где при отъезде размещались сразу трое людей в штатском, сейчас никого не было.

— Как они могут здесь быть, если двое из них ещё не родились, а третий только готовится пойти в школу? — пояснил мне Человек в Чёрном, открывая вагонную дверь. На меня пахнуло холодным и сырым воздухом осеннего леса.

Я нерешительно выглянул наружу. Всё вокруг было окутано призрачно-белым туманом. Мы находились на какой-то безлюдной, давно заброшенной маленькой станции. Двухэтажный старенький домик из красного кирпича одиноко возвышался возле ржавых железнодорожных путей. Станцию окружал редкий лес. Из белой зыбкой мглы тянулись ветви деревьев с остатками жёлтой, ещё не опавшей листвы. Я посмотрел вверх. Небо уходило во все четыре стороны одним бесконечным облаком цвета затёртой охры. Это была странная осенняя станция, островок призрачной действительности посреди моря тумана.

— Первоклассная mise en scene требует первоклассных декораций, — с каким-то нехарактерным для него теплом в голосе сказал Человек в черном. Он запустил руку во внутренний карман смокинга и извлёк оттуда пятисотрублёвую банкноту. Это была знакомая мне «петенька» с двуглавым орлом в углу, подобная той, на которую я купил бутылку «Старого Кёнигсберга» два дня и сорок лет назад.

— Ваши дорожные расходы всё ещё входят в мою ответственность, — пояснил Человек в чёрном, вручая мне деньги. — Вам ещё предстоит дорога домой, а бензин сейчас не дешев. Да, возьмите ещё вот это.

Он извлёк из саквояжа большой пухлый конверт из плотной коричневой бумаги и передал мне. Я попытался что-то сказать, но мне ничего не приходило на ум.

— Слова излишни, — откликнулся Человек в Чёрном, доставая из саквояжа вслед за конвертом чёрную фуражку с большой серебряной кокардой и надевая ее. — Вам предстоит многое написать. Действуйте. Кстати, не рекомендую брать эпиграф из Пушкина. Это будет слишком обязывать. Начните с чего-то менее требующего.

— Может быть, «Прощай, немытая Россия»? — поинтересовался я.

— Право же, вашу книгу предстоит писать вам, а не мне, — вежливо, но твёрдо ответил мне Человек в Чёрном, извлекая из своего бездонного саквояжа флажок пронзительно-жёлтого цвета.

Взявшись за обитый бархатом поручень, я спустился по рубчатым железным ступеням на остатки перрона, поросшие травой.

— Думаю, что мы ещё определённо увидимся с вами, — сказал человек в чёрном, высовываясь в вагонную дверь. — Калининград тесен.

— До встречи, — вежливо ответил я, стоя по колено в море тумана.

Человек в Чёрном начал поднимать руку с флажком, потом, вспомнив что-то, на секунду остановился и сказал:

— Да, кстати, подучите всё-таки немецкий до разговорного уровня. Я бы хотел как-нибудь потом пригласить вас на завтрак к Канту.

Повернувшись в сторону локомотива, Человек в чёрном высоко поднял жёлтый флажок. Зашипели пневматические системы. Лязгнули, растягиваясь, металлические сцепки вагонов. Поезд начал набирать ход. Колёсные пары прокатились меньше чем в метре от меня, и я отступил на шаг, успев увидеть, как Человек в Чёрном широко улыбаясь, снимает с себя фуражку и машет мне рукой. Пронзительно засвистел удаляющийся локомотив, и пять вагонов скрылись в море тумана.

Стук колёс затих, и я остался в тишине. Я стоял один на давно заброшенной станции, посреди ржавых рельсовых путей, поросших длинной тонкой травой, печальной и пожухлой, и белый туман струился вокруг меня. Между двумя шпалами, прямо передо мною, поднималась молодая берёзка, с которой уже облетела вся листва. Здесь не могло быть никакого поезда: он смял бы несчастное деревце. Я перевёл взгляд вдаль, в ту точку, где исчезали рельсы. Там были лишь пустота и белое безмолвие.