Константин Гирлин - Собрание сочинений. Том I

Куда ж деться от всего этого?.. Где-то да потерялась радость жизни. Сколько еще Господь пошлет — столько буду. Эх, откликнулось прошлое… Теперь душа моя всегда плачет — глаза теряю: красные круги, а не глаза, уж и видят неясно, шепотком выспрашивают пустоту вокруг: а чейный я?!

И нет на мой вопрос ответа — только боль неутешная. Я понимаю: смерть пришла — каскад удивлений… в огоньках. Даша… и море синее — целующего света… ребятня и милый мой дворик с разноцветной беседкой… мягкое мое детское лето: такая уж теплынь, тишь да ласка в зеленой затини; голубые вечерочки, когда с неба — сырная долька… в покое все — тихое чудо!

И дядя Саша… упокой Господь его душу. Последний его вздох: лежал в больнице, предчувствовал скорую кончину, знак был нехороший — птица билась в окно. Упросил доктора: домой бы на денечек, простится с родными, поглядеть, что за осень, — с хрустинкой ли?.. Махнул доктор на правила — «Не по правилам мы Люди», — с большим сердцем был человек. «Погоди помирать, насмотришься еще жизни» — ободряла семья.

Но он не погодил: умер в первую же ночь по возвращении в больницу. Тихо похоронили дядю Сашу. Многие съехались — от любви и уважения были; мать в яму бросалась, сознание теряла, — держали, молча… печальное нисходило в душу. Тут все схоронились. А мать ополоумела вконец, в грязь и камни кричит — «Кровь Сашеньки течет, камни сточит! Пустите! Верните!..» — слезами землю размыла. Люди из-под бровей глазами скорбели — не стало хорошего человека. А мать-то врачихой была по молодости. Говорила: «Есть рядовой больной: придет на разок — и здоров на года. А по душе мне другой люд: с которым словно рука об руку на всю жизнь; про болячки жалуются… скрипучая плоть — „неисправность“. Эх, калеки мои… Какой тут долг, тут высшее чувство — изнутри идет — выше долга!» А как в ее дом зараза вошла, как ее Сашеньку схватила за внутренности, так словно и без сил осталась старуха, без опыту оказалась. Полегла она на землю сырую, поверх сына и его короба дубового… долго жалась, и дождь лил не переставая, опуская жалеющие руки на седую голову, с которой сполз черный платочек. […но он не хотел утешиться и сказал: с печалью сойду к сыну моему в преисподнюю].

Сплыли тучи… согнало их ветром. Облетели кусты, заспешила шумящая осень…. И только пел соловей, в чаянии сокровенном, в черемухе. И больше уже ничего не было.

Я все это вижу в своих кошмарах… День совсем непогожий. Помело по земле метлой холодного осеннего дождя. Стучится он в темные окошки — и те ходуном… на них жирно маслянится, ни зги не видать; по рамам бьет, как артиллерия, расшибает ставни, дома в окружение берет, льет с крыш водопадами, залетает в мрачные подворотни — всюду просится. Постукивают редкие звезды в дрожащих лужах, засвежелый ветер мутит листья и грязь. Где же окна?.. Заклеены они серой тряпкой непрекращающегося дождя. Стоит прохладное в воздухе… и на сердце — прохлада-хмурь, «морозь и слизь». Все изменилось, и что-то отмерло… — жизнь упала с деревьев: теперь они лишь худые мертвецы, ожидающие часа своего. На них пустые птичьи лики — тоже неживые… Отстрекотало в веселой траве, доносится оттуда пугающая тишина. Люди-огрызки… — откушено от них самое дорогое: с большой буквы — Душа. Слоняются бесцельно, определяя в бессмысленном цель. Мертвые человеки ходят по мертвой земле, инстинктами передвигаются, — картонки, пустышки, — и кажется, будто не будет всему этому конца, и дождь тревог моих будет вечен.

Но когда-то закончится дождь — закончусь и я. Как закончилась разбитая горем старуха на могиле любимого сына.

Я вижу себя как бы со стороны, глубиною чувства: спали путы с души — и ужель душа-голубка выпорхнула на волю?.. Лети, дорогая, быстрей отсюда лети… туда, к звездам дальним!.. К звездам!!!

Все пройдет… Я больше не буду один… не буду один… не буду один никогда! Прекратилась жизнь в потемках, в суете душевной. О, великий гимн прекрасному, разумной природе, ее вечному круговороту, ее творящему началу, — я весь твой! Забери своего сироту, уноси меня скорей!..

Я есть, но как будто и не я даже, а метафорический образ Солнца, изливающего из себя неисчерпаемые лучи, некая эманация. Слизало все крики жизни, буйство красок, безумья и страсть, — разбилась наша жизнь, как бутылка, и потекло из нее в крови… — бедная моя жизнь! — и понесло, туда, в умершую цивилизацию, в века… века, которых не было.

Да кто там еще надрывается! — дикого вида люди: выпрыгивают из себя кувырком, таскают с собой себя, — без главного! — потерянные духи, ну кому вы теперь нужны! Кому я нужен… — один как перст!