Марк Хелприн - Париж в настоящем времени

– Все равно бы – что? – перебивает она его.

Она знает, что делает, знает, что происходит. И он знает.

Они знают друг друга четырнадцать часов и ни на минуту не расставались. Вечером они возвращаются в гостиницу и снова сбегают на крошечную площадь у ее подножия. В центре стоит газетный киоск с тремя стульями внутри, микроскопической кухонькой и дымящейся жаровней.

– Впервые вижу такой малюсенький ресторан, – говорит Жюлю Жаклин. – Мы тут будем одни, а третий стул – для него.

Хозяин манит их внутрь.

– Усаживайтесь, – говорит он по-английски. – Я готовить лучший ужин в Афинах. – Он поднимает вверх два пальца. – По цене двух журналов «Пари матч», о’кей?

– О’кей, – соглашаются они в один голос.

Он принимается нарезать огурцы, помидоры и фету. Кладет на жаровню четыре шампура с мясом. И это не ослятина. Ароматный дымок щекочет ноздри. Под вечер люди возвращаются по домам, зажигаются огни, становится прохладнее.

– Рецина отдельно, – говорит хозяин киоска. – Два больших стакана по цене журнала «Тайм», международное издание, о’кей?

– О’кей, – кивает Жаклин.

– Сколько тебе лет? – спрашивает ее Жюль.

– В августе будет двадцать.

– Ты родилась в августе сорок четвертого?

Она кивает:

– В Лондоне. Я наполовину британская подданная – наполовину французская гражданка. В то время мой отец занимался танками «Леклерк». После освобождения Парижа мы хоть и не сразу, но вернулись. А тебе сколько?

– Двадцать четыре. Моих родителей убили в год твоего рождения.

– Обоих?

– Обоих.

– Сочувствую тебе. Ты, наверное, все помнишь.

– Я помню. Твои родители живы?

– Да, – отвечает она с улыбкой. Она любит родителей, любит крепко и счастливо. Это многое говорит ему о ней. – Мой папа до войны был банкиром. Последние двадцать лет он все пытается вернуть то, что у него забрали. Но все напрасно, так что он живет на зарплату, которую получает, работая в «Лионском кредите». Все равно у маленьких банков больше нет никаких шансов, и многие из его клиентов были экстерминированы. Я использую этот термин, потому что именно так говорили, и даже если другие это забывают, я не забуду никогда и никогда не перестану помнить, что он обозначает, кто я сейчас, в настоящем времени, и кем останусь в будущем.

– Но ты не боишься, не озлоблена.

– У нас есть то, чего они были лишены. Мы предадим их, если не будем радоваться тому, что живем. Это не что иное, как обязательство – видеть то, что они не могут видеть, слышать то, что они не могут слышать, чувствовать вкус того, чего им никогда не попробовать, любить, как они никогда не смогут.

Девятнадцатилетняя – до августа – Жаклин не знает, чем она будет заниматься. Она всегда была превосходной ученицей. У нее есть выбор. Неужели она слишком хороша для него, думал он, такая глубокая, такая величавая и, конечно же, слишком красивая. Мужчины всю жизнь будут преклоняться перед ней, у нее всегда найдется из кого выбирать, а сейчас она еще так молода.

Торговец новостями прав. Это лучший из самых непритязательных ресторанов в Афинах, и хозяин даже забыл о прибыли, принеся им целую бутылку рецины, которую они и приканчивают за едой, став еще ближе и раскованнее.

– Мои друзья уехали, – поделился с ней Жюль, – потому что сестра одного из них больна раком. Продали машину и улетели домой. Они кузены.

– Моя подруга вернулась в Венецию, мы там встречались с двумя итальянскими парнями, которым нужен только секс с англоязычными, французскими, тевтонскими и скандинавскими девушками. Она пока этого не знает, но скоро убедится.

– Я оплачиваю номер на двоих, – сообщает Жюль.

– И я тоже, – признается Жаклин.

– А что, если нам съехаться?

– После неполного дня знакомства?

– Я не буду приставать. Даже думать не посмею.

– Все произошло так скоро, – говорит она. – Но тут все иначе. Я это знаю. И я доверяю тебе, и даже больше.

– Конечно, ты можешь мне доверять. Я испытываю такое глубокое уважение к…

– Ч-ш-ш-ш! – говорит она. – Я доверяю тебе не только в том, что ты не будешь «приставать». Я доверяю тебе во всем. И будет ужасной глупостью и ужасной ошибкой, если ничего между нами не случится. Я не настолько быстрая. Наоборот. Я очень старомодна и осторожна и всегда такой была. Но не сейчас.

Она встает.

В пансионе все очень быстро устроилось. Администратор оказался сговорчив, и через десять минут после ужина, около десяти вечера, они уже сидят на одной из кроватей в бывшей ее, а теперь уже их совместной комнате. Дверь заперта, вокруг тишина, воздух кружит головы. Жюль обнимает ее, и их лица соприкасаются, они придвигаются друг к другу. В совершенном упоении они долго-долго сидят, сжимая друг друга в объятиях. Он влюблен в ее деликатность и робость, а она – в его. И боятся они лишь одного: что иллюзия не продлится – но она длится и будет длиться вечно.