Стелла Прюдон - Дедейме

– Я к тебе по делу. Мне сказали, что ты торгуешь коврами. Хотела два-три ковра купить.

– У меня как раз ковры хорошие тама есть. Чу хуб бисто ту омори! [20] Как хорошо, что ты пришла! Давай сначала чай, а ковры подождут, ничего с ними не станет. Подожди, сейчас дочь стол накроет. Тома!

Отдав распоряжения дочери, Роза пригласила Ханну сесть за стол во дворе. Над липкой от арбуза клеенкой резвились в хаотичном танце пчелы.

– Тома! Иди стол тута протри, да! – Роза повернулась к Ханне. – Пятеро детей у меня, эта последняя. А у тебя детей сколько?

– Семеро, четыре сына и три дочери, – с гордостью сказала Ханна.

– Все женаты?

– Только один сын не женат. И дочь младшая – была замужем, но я ее развела.

– Сыну сколько лет? – Лицо Розы загорелось.

– Двадцать три.

– А моей Томочке – девятнадцать! – женщина посмотрела на дочь, несущую на подносе чай, ореховое варенье и урбеч. – Ты не смотри, что она просто одета, мы гостей не ждали, а когда она прихорошится – писаная красавица, глаз не отвести! Ты на свадьбе у Хачой завтра будешь? Нет? А я Томочку поведу, платье такое ей купили! Все в золоте, в драгоценных камнях. Хаи раче! [21] Очень красивое! – Роза закатила глаза, не находя слов, чтобы передать красоту платья. – И туфли итальянские есть же, достала ей, завтра тама, как лебедь, в них танцевать будет. Большей красавицы, чем моя Томочка, нигде не найдете, папамну! [22] Клянусь отцом.

– Я сына пока женить не собираюсь, – сухо ответила Ханна. – Рано еще. Пусть на ноги встанет, потом женю.

– Жалко, – разочарованно произнесла Роза. – А дочь почему разведена?

– Не повезло ей, бывает же. Я их развела. Муж ее – предатель! – с ненавистью прошипела Ханна. – Все простить можно, любые налево-направо простить можно, а когда семью, самое святое, предают – это простить нельзя. Семья – это кулак. Если все пальцы вместе, все хорошо. А когда врозь – плохо.

Роза положила в стакан чая сахар и тщательно его перемешала.

– Да, – понимающе сказала Роза, – правильно сделала, что развела.

– Дочь у меня хорошая. Замуж только надо выдать. – Ханна вздохнула. – Я ей все сделаю, моя любимая дочь. Дом ей дам, мужа на работу устроим, деньгами поможем. В нашу семью кто попадает – никто не жалуется, всем только хорошее делаем.

Роза сосредоточенно слушала и не перебивала. Когда Ханна допила чай, Роза пригласила ее в дом. Первое, что бросилось в глаза, были дешевые ковры. Они висели на стенах и лежали на полу, заполняя все пространство. На румынской стенке толстым слоем лежала пыль. Роза подошла к витрине и достала из шкафа несколько фотографий.

– Раньше мы все – я, муж и пятеро детей – теснились в трех комнатах. А сейчас нам с Томой тута раздолье. Хорошо, если изредка сын приедет. Переночует одну ночь и уедет. Или в Буйнакск, – Роза махнула в сторону двери, – тама у него дружки, или в Ленинград. – Роза рукавом стерла с фотографии пыль и показала ее Ханне. – Вот он, мой Гарик.

Ханна всмотрелась. С фотографии на нее смотрел долговязый парень. От матери он унаследовал только длинный нос крючком.

– Худой что такой? Что, не кормят его? – Ханна засмеялась.

Роза закивала головой.

– Не ест ничего, бывает же. Большой вымахал, а головы на плечах так и не появилось.

Роза перебирала фотографии, пока не нашла нужной.

– Вот, смотри. Это – его дочь. Красивая девочка!

– Так он женат? – огорчилась Ханна.

– Нет, он никогда не был женат. Как уехал в Ленинград работать – он у меня таксист, – знаешь как разбирается в машинах, все улицы тама знает. Что думаешь, не связался по молодости с русской бабой?! Красивая, но что мне от ее красоты! Я ему говорю: «Тебе надо на еврейке жениться!» – а он все кивает. «Да-да, мама», – и все равно делает по-своему. И ребенок теперь страдает: мать – не еврейка, значит, и внучка моя тоже – не еврейка. – Женщина покачала головой. – Надо его отвязать от этой женщины, чтобы за ум взялся, работа ему хорошая нужна, жена. Такая, чтобы держала его в ежовых рукавицах.

Роза положила фотографии на шкаф и махнула рукой:

– Ну все, хватит о грустном! Давай, я лучше ковры покажу. Вот этот – отличный, настоящий текинский. Нигде таких больше нет, только у меня остались.

Ханна из вежливости погладила два ковра, спросила цену и, не торгуясь, купила их. Она знала, что ковры не стоят этих денег, но не хотела показаться скупой.

Когда они вышли из дома, увидели Тому: она стояла у калитки и с кем-то кокетничала, звонко смеясь и переминаясь с ноги на ногу.