Стелла Прюдон - Дедейме

– Какие проблемы у меня, старой женщины? Пришла вот к дочери поговорить, потому что Натан ругался утром. – Ханна вздохнула.

– Да? – с интересом спросил Гарик. – А что такое, почему ругался?

– Цыган умер вчера, а мы ему не сказали. Закопали дети сами. А он узнал сегодня и ругал меня. Я сам, говорит, хотел его похоронить. Зачем вы, говорит, без меня такие вопросы решаете. Злой ушел, даже чай не допил!

– Правильно говорит! – Гарик достал сигарету из пачки. – Его собака, он сам хотел ее похоронить, а вы взяли и решили все за него тама.

Эрке знала, что матери неприятно присутствие Гарика и что та рассказала про Цыгана только для того, чтобы Гарик не искал в ее раннем визите других причин, и в который раз удивлялась и восхищалась ее дипломатическим способностям.

– Если бы он вчера узнал, он бы злой был весь день. Люди приходят к нему поздравлять, а он сидит злой. Какой был бы праздник? Лучше пусть сегодня злится.

Гарик зажег сигарету и затянулся.

– Я закурю, можно? – спросил он.

– Я кто такой, чтобы запрещать? – Ханна стала искать ногами скинутые тапочки. – Ну ладно, я пойду, не буду мешать.

Она встала.

– Мама, ты куда? – Эрке удерживала Ханну за руку.

Та помахала перед лицом, как бы изображая веер.

– Накурено, – сухо ответила она.

– Гарик! Ты зачем куришь при матери! Она же не выносит сигаретного дыма.

– А что, я спросил, она сказала – можно, – ответил Гарик, делая затяжку. – Сейчас потушу.

Он с усилием прижал тлеющий окурок к дну пепельницы и плюнул за изгородь в сад. Ханна сделала над собой усилие и улыбнулась. Эрке знала, что мать терпит Гарика только ради нее, чтобы не создавать дочери дополнительных проблем, и была ей за это очень благодарна.

– Эрке, где мои носки? – Гарик с хрюканьем втянул носом воздух. – И рубашка мне нужна, мне ехать надо! Неси давай быстрее и что-нибудь покушать мне тута сделай.

Эрке исчезла в доме, а Ханна пошла с тарелками снеди на летнюю кухню – отдельное кирпичное строение, изначально служившее гаражом. После того как во дворе появился навес из шифера, машины стали ставить на улице, а гараж переоборудовали под кухню: поставили плиту, кран, два больших стола, диван и телевизор. Именно здесь летом собирались женщины, и, взяв по шпильке, вынимали из белой черешни косточки и варили варенье. А зимой лепили пирожки и вели долгие, никогда не надоедающие разговоры.

– Чуй мисохи? [11] Что делаете? – Гарик вошел на кухню вслед за Ханной.

– Яичница какой делать? – спросила Ханна. – С помидорами или с картошка?

Гарик прищурил глаза, погладил густые черные усы, постоял несколько секунд в раздумьях, всматриваясь в лежащие на тарелке продукты, и только после этого ответил:

– С помидорами.

Ханна вздохнула с облегчением, когда он вышел из кухни, и принялась готовить и накрывать на стол. Она не любила Гарика и старалась по возможности избегать его присутствия. Перед ним она чувствовала скованность и не могла открыто говорить с Эрке. Если бы не людская молва, она никогда не выдала бы Эрке за него замуж. Ханна не хотела, чтобы люди сплетничали об их семье, и после развода Эрке с Симоном сделала все, чтобы у дочери как можно быстрее появился новый муж. Но выбирать не приходилось, мало кто из молодых мужчин согласился бы взять в жены разведенную женщину с ребенком. Ханне пришлось задействовать свои связи, чтобы найти дочери нового мужа.

Когда Ханна узнала, что у дальней родственницы, торговки коврами в Дербенте, есть неженатый сын подходящего возраста, она отправилась к ней. Преодолев сотни километров – машину вел Гаджи, опытный, проверенный водитель – на «Волге» с полным баком бензина и несколькими запасными канистрами, они очутились на пыльной проселочной дороге. Машина тряслась и подпрыгивала, лавируя между колдобинами, трещинами и засыпанными гравием глубокими ямами. Ехали трудно и медленно. Ханна то опускала окно машины, жадно глотая воздух, то закрывала его. Морщины забились пылью, а платок был уже мокрый от пота.

Справа и слева теснились глиняные хибары вперемешку с большими, из красного кирпича, помпезными домами за высокими заборами. Ореховые и тутовые деревья давали густую тень. Дети постарше забирались на деревья и трясли ветки, а маленькие ходили и собирали плоды в ведра. Сидящие на лавочках женщины провожали машину взглядом.

– Уже почти приехали! – Гаджи посмотрел на Ханну и сверкнул золотыми зубами. Он был из этих мест и говорил, кроме родного азербайджанского, на русском, даргинском и лезгинском языках. То и дело машина резко тормозила, он вылезал половиной туловища из окна, жал руки, обнимался и перебрасывался парой фраз со стоящими вдоль дороги мужчинами.