Денис Коваленко - Татуированные макароны

— Пойдем ко мне, — вдруг предложила она.

— Конечно! — мгновенно согласился он.

От Клуба юных техников до самого своего дома Саша Черкасов шел пешком. Все мысли его были поглощены его рисунком. Он сделал отличную работу, которая понравилась Виталию Андреевичу. Он, Александр Черкасов, — художник. Очень был доволен собой в эти минуты Саша Черкасов. Он не заметил, как дошел до дома.

Наскоро пообедав, он позвонил своему другу Жене Телегину:

— Женек, здорово, как она, жизнь? Ну, чего делать думаешь, какие планы? Ну, и отлично! Короче, минут через двадцать, во дворе… ну все, до встречи.

Через двадцать минут Черкасов и Телегин стояли на детской площадке возле качелей, курили. Женя, невысокого роста, до болезненного худощавый, курил медленно, почти не затягиваясь. Черкасов уже докурил до фильтра, когда Женя не выкурил еще и половины.

— Слушай, — бросив окурок, произнес Черкасов, — мыслей все равно никаких нет, пошли, что ли, ко мне, в компьютер поиграем.

— А родители твои? — спросил Женя.

— Отчим на работе, а матушка в магазин ушла, — отвечал Черкасов. — Ей книга какая-то понадобилась. Подружка ее разрекламировала ей какую-то невозможную книгу о здоровье. Матушка же моя помешана на всякой этой лабуде о здоровой пище, гороскопах, диетах, оздоровительной гимнастике, — усмехнувшись, пояснил он.

— Всегда удивлялся этим женщинам, — продолжал Черкасов, когда они уже шли к подъезду его дома. — Они и в Бога верят, и тут же суеверны, и обязательно они переживают за свою карму и непременно на них влияют звезды. Матушка моя из дома не выйдет, если по гороскопу для ее знака зодиака день неблагоприятный. И следом, в воскресенье, идет в церковь, и все посты соблюдает. Словом, такой у этих женщин ералаш… А по мне, если верить, то во что-нибудь одно — или в Бога или в реинкарнацию, а так, черт знает что получается, правильно говорю? — заключил он, уже входя в свой подъезд.

— А ты во что веришь? — ничего не ответив на вопрос Черкасова, спросил его Женя.

— В самого себя, — быстро поднимаясь по лестнице, не оборачиваясь, отвечал Черкасов. — Я материалист, и более того, атеист. Ницше сказал: «Пусть гибнут слабые и уродливые — первая заповедь нашего человеколюбия. Надо еще помогать им гибнуть. Что вреднее любого порока? — Сострадать слабым и калекам — христианство…»

— Самое простое сказать: Бога нет, — не найдя, что ответить на это высказывание, произнес Женя.

— А если его на самом деле нет? — говорил Черкасов, уже стоя возле двери своей квартиры, вставляя ключ в замок.

— Заходи, — пригласил он Женю и, войдя следом, продолжил свою мысль: — Со мной случай недавно был: я после уроков с Никитой из одиннадцатого «Б» схлестнулся, помнишь, конечно, месяц назад примерно. Мы тогда после уроков с пацанами во дворе курили, и я с Никитой чего-то не поделил и, как полагается, отошел с ним поговорить за угол. Я долго разговаривать с ним не стал, я вообще не стал с ним разговаривать, схватил его за шкирдон и головой о стену пару раз, и к пацанам вернулся. Все, типа: что — разобрались? Где Никита-то? Я, неизвестно к чему, соврал, что удрал он (сам не знаю, зачем это ляпнул), а я ведь помню, когда я его о стену головой приложил, он сразу обмяк и по стеночке на землю сполз. Стоим мы с пацанами, курим, а Никита-то не выходит, а уже минут пять прошло, а то и все десять. У меня сразу мысль: убил. И ты знаешь, страшно стало. Не выдержал я — и за угол. Смотрю, Никита стоит и рукой за голову держится. Крови не было, просто хорошо я его приложил. Я его увидел и воскликнул, невольно воскликнул, радостно воскликнул: «Живой!» И знаешь, что он мне на это сказал? «Что, испугался, что посадят?» Я его тогда чуть не убил, он ведь правду сказал: я испугался, что меня посадят . Только и всего. Если бы я знал, что мне это сойдет с рук, я бы и вовсе не ходил проверять — жив он или нет. Я к чему все это: боялся бы я Бога… Словом, любой, кто был бы на моем месте, если бы и испугался, то ни в коем случае не Бога, не какого-то там небесного наказания и Страшного суда, а испугался бы, вот как я, — что посадят, или мести. Вот и все. Тюрьма есть — ее боятся. А Бога никто не боится, смерти боятся, но не Бога. Потому что какой смысл бояться того, чего нет.

— Не убедительно, — только и ответил Женя.

— Ну, и плевать.

Подобрав с пола валявшиеся под ногами несколько листов с рисунками и пнув ногой под кровать грязный носок, Черкасов рукой сделал знак Жене, приглашая его войти в свою комнату.