Денис Коваленко - Татуированные макароны

Возбужденный Зиночкин вид, ее страстный, пронзительный взгляд не давали Никанычу никакой надежды; если была бы возможность, Зиночка изнасиловала бы его здесь же, в кафе; в этом Никаныч не сомневался. Дождавшись, когда Зиночка отлучилась «на минуточку носик припудрить», Никаныч мигом подлетел к бармену, сунул ему в порыве сторублевку, быстро расплатился с переплатой и взмолился:

— Дружочек, я вас умоляю, придумайте что-нибудь, скажите, что ворвались бандиты, скрутили меня и увезли; скажите, что мне стало плохо и меня увезли на «скорой»… Придумайте что нибудь… Мне нужно удрать… но она не должна подумать, что я просто сбежал. Понимаете!

— А как же, — весело кивнул бармен. — Все сделаю. Но с вас еще сотка.

Никаныч понимающе улыбнулся, погрозил бармену пальчиком, ласково произнес:

— Шалун, — и выложил на стойку бара еще одну сторублевку.

— Все сделаю, — уверил его бармен и, подняв в полусогнутой руке крепко сжатый кулак, выкрикнул:

— Но пасаран.

Но сбежать не удалось.

— Коленька, куда ты? — крикнула ему выходящая из туалетной комнаты Зиночка.

— Я? — замялся застигнутый у самого выхода Никаныч, — я покурить.

— Я с тобой.

Через пятнадцать минут Зиночка вновь танцевала со своим Коленькой. Через полчаса они садились в такси.

Зиночка, порядком опьяневшая, уже не так бурно выражала свои чувства, но все равно, при первой возможности, падала своему Коленьке на шею, целовала его, целясь неизменно в губы; получалось у нее это не всегда, и к концу пути шея и щеки Никаныча были порядком вымазаны помадой.

— Зиночка, мы в такси, — культурно отодвигал ее от себя всякий раз Никаныч, пресекая очередную Зиночкину попытку повиснуть на нем. И всякий раз, отстраненная, Зиночка пьяно вопрошала:

— А куда мы собственно едем?

— Домой, Зиночка.

— К тебе? — кошечкой льнула Зиночка.

— К тебе, — ужом выворачивался Никаныч.

Так продолжалось вплоть до подъезда Зиночкиного дома.

— Подождите меня десять минут, я провожу ее и вернусь, — предупредив водителя, Никаныч вытащил Зиночку из такси.

Сама выйти Зиночка оказалась не в состоянии. Оценив свои силы, Никаныч заплатил таксисту сверх таксы и, с его помощью, доставил Зиночку до ее квартиры.

На звонки никто не отвечал, добиться от самой Зиночки, чтобы та открыла дверь, оказалось невозможным. Зиночка лишь висла на Никанычевой шее, и все, что она сейчас могла, это только целоваться. Последнее, к отвращению Никаныча, как он ни уворачивался, получалось у Зиночки всегда.

— Долго мне еще вас ждать, я на работе, — устало заметил таксист.

Сунув ему еще пятидесятирублевку, Никаныч взмолился:

— Подождите еще чуть-чуть. Я попробую сдать ее соседям.

Со второй попытки Никанычу удалось пристроить Зиночку в квартиру напротив. Злой, измученный, вымазанный помадой, Никаныч, наконец, выбрался на воздух. При самых скромных его подсчетах, за каких-нибудь два часа общения с Зиночкой он просадил свою месячную зарплату, плюс аванс за следующий месяц. Но тем не менее, от Зиночки он ехал к себе домой с таким душевным облегчением, подобное которому, он испытывал единожды — после сдачи вступительных экзаменов в институт.

Ваня, пошатываясь, шел по одной из центральных улиц; в руке он держал бутылку самого крепкого пива. Останавливаясь, он подносил бутылку к губам и, далеко закинув голову, демонстративно пил. Эту бутылку он уже пил около часа. Пиво ему ужасно не нравилось: сладковатое, оно перехватывало горло, и от него хотелось стошнить. Ваня держался. Нельзя было терять лицо. Сейчас Ваня сравнивал себя с Микки Рурком (Ваня много с ним фильмов смотрел). А Микки Рурк, часто, когда ему было хреново, одиноко, пошатываясь, шел по многолюдной улице, пил из горла виски, курил «Camel», и ему было на всех наплевать. И Ване очень хотелось, чтобы все видели, как ему хреново, и как ему на всех наплевать. Для полноты картины Ване не хватало сигареты, денег не было, а стрельнуть Ваня стеснялся.

Пройдя так еще квартал, он остановился. Закружилась голова. И закружилась больше не от пива (Ваня и полбутылки не осилил), весь свой «путь Микки Рурка» Ваня шел без очков (снял их специально, очки мешали выглядеть крутым). Остановившись, он поставил бутылку на асфальт, надел очки, привычно поправил их… и так ему стало стыдно за самого себя: четко он увидел улицу, людей, и, казалось Ване, что все смотрят на него и думают:

«Вот дурак, корчит из себя крутого, а сам…».

Ваня так это четко представил, что, забыв про пиво и про все на свете, быстренько свернул на ближайшую улочку.