Денис Коваленко - Татуированные макароны

Двое мужчин, примерно одного возраста (на вид им было не больше тридцати), вышли из кафе, томные от выпитой водки и обильного ужина. Они шли медленно, даже нехотя. Наверняка, если бы у них еще остались деньги, они вряд ли покинули бы столь уютное и тихое местечко, в котором так славно провели вечер.

Мужчина, шагавший ближе к дороге, был роста среднего, длинноволос, крупного сложения, с интеллигентским брюшком; шагал он уверенно, широко размахивая при ходьбе руками, голову держал высоко, но вид его не был надменным. Несмотря на то, что его разморило от выпитого, с каждым новым шагом он все приободрялся, и чувствовалось, что кафе — это только начало его ночи. Слева от него шел очень манерный в своей походке человек. Вероятно, длинноволосый его сильно чем-то смешил, от чего тот, порой, заходился в таком обессиливающем его смехе, что идти дальше не мог. И сейчас, только он остановился, и буквально рухнул от смеха на плечо своего товарища, как на него налетел очумевший от бега Ваня Мамкин. Если бы не широкая спина собеседника, за которую человек успел схватиться, Ваня сшиб его бы наверняка.

— Ты сдурел?! — только и воскликнул человек.

— Извините… я… — Ваня сам еле удержался на ногах. — Простите.

— Ваня? Мамкин? Ты? — манерным человеком оказался Николай Иванович (проще: Никаныч).

— Николай Иван…нович? — Вылупив глаза, задыхаясь, в ужасе прошептал Ваня и сделал шаг назад. Если бы Никаныч не схватил его за руку, Ваня обязательно бы сбежал.

— Мамкин, ты пьян, что ли? Мамкин, мальчик мой, ты меня пугаешь, — пряча свое замешательство за шутливым тоном и улыбкой, произнес Николай Иванович, удерживая Ваню. — В конце концов, возьми себя в руки, мы на улице, и на нас уже люди смотрят.

Глядя прямо в глаза Никанычу, Ваня часто мотал головой и выглядел сейчас точь-в-точь, как пойманный воришка. Полушутливый, полусерьезный тон учителя подействовал на Ваню… Расслабившись, он заревел.

— Ну, вот тебе и здрасте, жопа, Новый год. А ну, давай отойдем, — Никаныч бесцеремонно повел его до ближайшей лавочки. Длинноволосый, все это время молчавший, последовал за ними. Усадив ревущего Ваню на лавочку, Никаныч сел рядом.

— Садись, Андрюша, — пригласил он сесть длинноволосого. — Так Ваня, ты пока прорыдайся, а мы с Андреем Андреевичем покурим. Как только прорыдаешься, дай знать. И будь уверен, милочка моя, все твои смешные проблемы я решу в секунду, — Никаныч достал пачку «Ротманса», угостил Андрея Андреевича, и они, как ни в чем не бывало, закурили. Они еще не выкурили и половину, как Ваня уже вытер платком слезы и, как подследственный на допросе, сидел и молча ждал, утупившись в свои грязные ботинки.

— А теперь, когда ты выплакал все свои плохие слезки, рассказывай свою страшную историю и, рассказывая, знай заранее, все это чушь полнейшая, и вот увидишь, что решится она в один момент, — и, как точку поставив, Никаныч, красиво взмахнув рукой, бросил окурок в стоящую рядом урну. — Ну, что ты молчишь, как на уроке? Мы не в школе, и сейчас я для тебя не Николай Иванович, а просто Никаныч, ведь так вы меня за глаза зовете, а? — Никаныч легонько похлопал Ваню по коленке.

— Правда, что вы гомосексуалист? — Ваня спросил это, совсем не смущаясь, словно он спрашивал: «Правда, что вы МГУ заканчивали?»

Никаныч даже опешил слегка. К чему, к чему, а к этому вопросу, и тем более от Вани, он просто не был готов. Он мог предположить сто миллионов вариантов вопросов, которые мог задать Ваня, но этот…

Сидевший рядом Андрей Андреевич, широко, не оголяя зубов, улыбнулся, и его пухлые, даже толстые, губы вытянулись в две длиннющие колбаски, а щеки стали до того круглыми и широкими, что, казалось, только тронь их, и они сами с лица скатятся.

— Ну, ты… Поглядите на него. — Все еще не придя в себя, обратился Никаныч к Андрею Андреевичу. — Нет, Андрюша… Ты… только послушайте, какие у меня замечательно любопытные ученики.

— Ну, так, что же вы хотели, батенька. О, Tempora. О, More! — с доброй, даже детской улыбкой заметил Андрей Андреевич.

— И что же вас подвигнуло на такие вопросы? — обратился Никаныч к Ване на «вы».

Выплакавшись, Ваня словно выплакал из себя и страх, и обиду, и злобу, и стыд — все чувства вышли из него вместе со слезами, единственное, что, наверное, осталось, это усталое безразличие. Вот, пожалуй, и все.

— Я сегодня проиграл в карты тысячу долларов, денег у меня таких нет, и мне сказали, что вы гомик… и я должен вас убить, тогда мне простят мой долг. — Никаныч и не нашелся сразу, что и сказать на это. — Вот поэтому я и спрашиваю: вы гомосексуалист?